К 75-летию со дня основания Алатырского

                                                                                                     художественно-граверного училища

 

                                                                                                                   Петр Чичканов

Алатырь, дом на Троицкой …*

 

                                                                                                                 Светлой памяти моего учителя

                                                                                                                 Федора Семеновича Быкова.

 

                                                                                                                 Другу моему,

                                                                                                                Николаю Петровичу

                                                                                                                Головченко с любовью-

                                                                                                                П. Чичканов

                                                                                                                2.VI.2002

                                                                                                               Киев – Шубашкар

 

       Попросили написать воспоминания о давно-давно минувшем. И, вот вывожу на чистом листе белоснежной бумаги первые буквы…

       Мог ли  я думать, что доживу до того времени и по крупицам буду вспоминать и вспоминать о своем незабываемом и дорогом учителе? А он же был всегда в моей памяти и в годы далекой теперь студенческой юности и фронтовой молодости, житейской зрелости и наступившей старости.

      Федор Семенович Быков был душой и телом настоящим русским человеком. Я вижу его, как бы пришедшим из самой былины: широкоплечим и широкогрудым, коренастым и, как говорят про такого, крепким мужчиной. Лицо у него было круглое с красивой открытой головой и заметной на ней преждевременной пролысиной. Носил он очаровательную с легкой проседью, коротко стриженую бородку. Она придавала ему особую привлекательность и интеллигентность.      

_____________________

       *  Чичканов Петр Николаевич (1922-2008) – прозаик, художник, публицист, переводчик, участник Вел. Отечеств. войны (1941-1945), главный художник журнала «Украiна» (г. Киев), заслуженный работник культуры Украинской ССР, заслуженный художник Чувашской АССР, бывший студент Алатырского художественно-граверного училища в 1937-1941 гг.

                  Головченко Н.П. впервые познакомился с Чичкановым летом 1988 года в холле научно-исследователь-ского института г. Чебоксары. Именно тогда Петр Николаевич пообещал написать воспоминания о периоде своей учебы в Алатыре. Спустя годы просьба была исполнена. Авторская рукопись находится на хранении в фонде Алатырского художественного музея. Некоторое время спустя П.Н. Чичканов передал в дар музею города своей юности и часть личного архива. Изобразительный материал охватывает периоды учебы, Великой Отечественной войны, послевоенной службы и деятельности на посту главного художника, на котором трудился  многие годы. Это 1935-1980-е годы – наброски, рисунки, гравюры, многочисленные зарисовки для журнала, среди них портретная галерея известных деятелей национальной культуры.

 

       Федор Семенович всегда держался необыкновенно стройно. Шагал, не спеша,

радуясь тем, что бросались в его глаза любимые картинки алатырской жизни.             Чувствовалось, все это доставляет ему неописуемое наслаждение, душевную радость. И в какое время дня не было: то ли серебристое засурское утро, то ли солнечный игривый день или вечер. Так и время года – он страстно был влюблен и в левитановскую золотую осень или в первую оттепель марта: прилет грачей, скворцов, чуть позже – трели соловьев, зов кукушек…

       Он любил говорить: «А какая у него чудная природа! Она же красуется перед нами своими живыми красками и пленительным всеменяющимся светом. Надо научиться видеть, милые мои, эта первая заповедь для художника. Тот, который умеет видеть, значит,  он всем сердцем, любит небо и землю, леса и поля, реки и озера, и самое высокое создание природы – людей и животных. Вторая же заповедь – помнить все увиденное…»

       Одевался Федор Семенович всегда красиво. Обязательно в костюм-тройку, в крылатой шляпе, до блеска начищенных туфлях.

        В тот год, а это 1937 год, когда я его увидел впервые, было ему всего-то пятьдесят два года!   «Только два года, как перешагнул первый полудень века и даже ничего не заметил…» – говорил он иногда в шутку.

       Среди Алатырских художников считали его самым молодым. В том году, его другу, Василию Дмитриевичу Воронову, на шесть лет было больше. Ходил Воронов, упираясь на темно-красную старенькую трость, тяжело. То ли у него невмоготу болели суставы в ногах, то ли еще какой-то недуг мучил его. Не могу вспомнить, что же было на самом деле.*¹

       Другой солидный художник, пятидесяти семилетний Николай Александрович

Каменьщиков*²,   в отличие  от своего побратима,  носил  длинные  казацкие  усы.

Они были у него немного кудрявые и пушистые. Был он постоянно в очках и смо

_____________________

 

        *¹  В.Д. Воронов (1879-1942), уроженец сельца Студенец Алатырского уезда (ныне село Сурского района Ульяновской области), живописец, педагог, член СХ СССР с 1935. Обучался в Казанской художественной школе в 1898-1904 гг. – вольнослушатель, затем учащийся. Являлся стипендиатом Алатырского уездного земства. За достигнутые успехи в учебе направлен на живописное отделение при Академии художеств. В период учебы в Петербурге оказался свидетелем январских событий 1905 года – «кровавое  воскресение». Воронов сильно простудился и заболел. Вынужден оставить учебу. Перенес болезнь полиомиелит. С 1910 назначен преподавателем в Казанское реальное училище. В Алатыре проживал с 1924 года,  где и похоронен в 1942.

 

трел, прищуриваясь, очень внимательно. И что еще, впрямь выглядел намного старше своих лет.      

       Воронов и Каменьщиков были признанными живописцами, писали портреты. (Василий Дмитриевич в 1935 году, в юбилейном году Федора Семеновича, написал его портрет маслом, в знак признательности и большой дружбы),*¹ жанровые картины, натюрморты, пейзажи Засурья и Алатыря.      

       А Федор Семенович, что же? Он был совсем другим, в корне различался от своих старших товарищей. Он был уникальным явлением в мире изобразительного искусства. Считался непревзойденным гравером и создавал, в буквальном смысле, шедевры. На его многочисленных досках, что только не было: портреты, иллюстрации к художественным произведениям, жанровые картинки, пейзажи, плакаты и многое другое. Его работы всегда выделялись большой сложностью, и ярким композиционным решением.

       Как правило, все гравюры Федора Семеновича выполнены на дереве и черно-белые, но казались как-будто цветными!

       Взять хотя бы его гравюры, воплощенные по рисункам художника Б.А. Дехтярева к повести «Детство» М.Горького.*² Ведь они во много раз выше и талантливее оригиналов. Сталинскую премию получил Борис Александрович – главный художник издательства Детской литературы, а безвестного – ни заслуженного, ни народного Федора Семеновича отметили только Дипломом. Какая досадная несправедливость! 

       «Быть хорошим гравером, значит быть распространителем прекрасного и по-

_____________________ 

       *²    Н.А. Каменьщиков (1880-1963), уроженец г. Симбирск (ныне Ульяновск), живописец, педагог, член СХ СССР с 1935. Заслуженный учитель школы Чуваш. АССР. В 1898 – поступил в Казанскую художественную школу, спустя год вынужден был оставить учебу. С 1900 и до конца жизни проживал в Алатыре. Путем самообразования экстерном сдал экзамены и получил звания учителя рисования в начальных классах. С 1908 года периодически организует в Алатыре выставки светского изобразительного искусства. На них приглашает участвовать художников–педагогов, в том числе из Казани и Симбирска. Организует изокружок, который в 1919 году преобразуется в художественную студию, а в 1921 открывает художественный музей, которые были расфоро-мированы к 1925 году. Тем самым, в Алатыре уже была заложена и подготовлена определенная художественная база. 

       *¹     Портрет, написанный Вороновым, находится в собрании Чувашского государственного художествен-ного музея..

       *²    Книга увидела свет в Москве в 1946г. в издательстве «Детская литература», впоследствии переиздва-лась. Популярностью пользовались издания с гравюрами Федора Семеновича. Спустя годы имя гравера не стали упоминать в выходных данных издания, стояло лишь имя художника Б. Дехтерева, хотя публиковались по его рисункам гравюры Быкова. По прошествии  времени оказалось, что издания повести «Детство» с авторскими рисунками художника Дехтерева, пользовались менее популярностью среди читателей, по сравнению с изданиями с гравюрами Ф.С. Быкова, где по-прежнему имя Ф. Быкова и до настоящего времени не упоминается.

учительного в обществе», – писал великий сын украинского народа Тарас Григорьевич Шевченко.

       Федор Семенович большую идею воплотил в жизнь, будучи незаурядным педагогом и очаровательнейшим человеком. Он понимал – человек не вечен, поэтому по своей инициативе, на свои скудные средства, заложил основы художественной школы. Федор Семенович страстно хотел учить граверному искусству способных юношей, которые придут из окрестных деревень и городов присурского края, со всей республики, а может быть даже из дальних областей и республик СССР.

       Такой замысел очень понравился, уже давно работавшим в разных городских школах учителями рисования и Воронову, и Каменьщикову. Они всей душой поддержали своего земляка – зачинателя большого дела.

       – Великие мысли выходят из сердца, говорят французы. Так, наши сердца вместе с вами! – сказал ему тогда Василий Дмитриевич.

       Каменьщиков, подавая руку дружбы, с искренней улыбкой дал понять о своем согласии.

      – Я уверен, с такими профессорами, как вы, мы свернем любые горы...! –  пошутил Федор Семенович, в высшей степени удовлетворенный решением друзей.

       Впервые имя Федора Семеновича Быкова я услышал, кажется, в 1934-35 годах, еще, будучи деревенским школьником. К нам в колхоз приехали высокие гости – известные поэты и писатели Николай Шубоссинни,* Педер Хузангай,*¹ Максим Данилов-Чалдун*² и художник чувашского краеведческого музея Г.Д. Данилов.*³ Последний, на просьбу правления колхоза, вскоре выполнил живописный портрет героя-летчика Ивана Доронина, одного из семи храбрецов, спасших

____________

           *    Шубоссини Николай Васильвич (псевд.; наст. фамилия Васильев) (1889-1942), поэт, прозаик, перевод-чик, критик, член СП СССР с 1934, репрессирован в 1937.

           *¹     Педер Хузангай (Петр Петрович Хузангай)  (1907-1970), поэт, публицист, переводчик, общественный деятель. Член СП СССР с 1934. В 1938-1939 находился под арестом по обвинению в национализме. Народный поэт ЧАССР, лауреат Государственной премии ЧАССР им. К.В. Иванова, премии Комсомола Чувашии им. М. Сеспеля.

           *²    Данилов-Чалдун Максим Николаевич  (1894-1944), поэт, прозаик, мастер сатирических произведений, член СП СССР с 1934, участник Вел. Отечеств. войны.

           *³    Данилов Григорий Данилович (1882-1966), живописец, плакатист, организатор музейного и выставоч-ного дела в Чуваш. АССР, член СХ СССР с 1935. В 1921-1939 хранитель отдела изобразительных искусств Чуваш. Центр.  музея, ныне Национальный музей ЧР.

жизнь экипажа парохода «Челюскин». Дело в том, что труженики нашей сельхоз-

артели именем выдающегося летчика назвали свой родной колхоз

       Работа чувашского художника всем очень понравилась. А мы, школьники, вообще были в небывалом восторге. Поэтому многие ребята, в том числе и я, заинтересовались, как он мог так живо и похоже изобразить героя – летчика.

       Художник оказался очень добродушным и приветливым, и он искренне рассказал, что некоторым захотелось обязательно после школы пойти учиться на художника. Тем более, из рассказа гостя мы узнали, что такой техникум имеется теперь в нашей республике, в городе Алатыре…

       Когда Григорий Данилович произнес знакомое мне название города, я тут же вспомнил сына моего двоюродного дяди Василия Тихоновича, по отцовской линии. Он в это время как раз учился в Алатыре, на паровозного машиниста. В нем я как бы увидел себе попутчика, как говорится: вдвоем веселее. При этом у меня и в мыслях не было, что через два-три года его уже не будет там – получит образование и покатит по какой-то железной дороге то ли на восток, то ли на запад.…  Кстати, так оно и случилось.

       В 1937 году я закончил в родной деревне неполную среднюю школу. Будущее было совсем неясно. Куда же послать документы для дальнейшей учебы?

       Привлекали меня неожиданно два места. В Москве, учиться на кинооператора эта идея заинтересовала меня, когда узнал, что один из операторов кинохроники Виктор Штатланд,* который блестяще снимал челюскинцев, оказывается родом из Алатыря. Но, вскоре выяснилось, там принимают только семнадцатилетних и после средней школы. Значит, впереди светится единственная и заветная мечта – художественно-граверный техникум!

       Мне нравилось рисование. И как отмечал мой учитель по русской и чувашской литературе, а также языку, видный чувашский поэт-баснописец Марк Аттай,*¹ «и способности мои немалые». В последние три года я постоянно, вместе

с друзьями, выпускал рукописный журнал, все рисунки оформления в нем выпол-

_____________________

            *    Штатланд Виктор Александрович (1912-1979), оператор, кинорежиссер центральной студии докумен-тальных фильмов. За участие в съёмке фильмов «На Дунае» (1940) и «Суд народов» (1945) был дважды награжден Сталинской премией.

       *¹    Аттай Марк Сергеевич (псевд.; наст. фамилия Терентьев) (1905-1942), поэт, журналист, работал в жан-рах очерка и фельетона.

нял, в большинстве случаев, только я. Учитель особенно отмечал мои рисунки – их было целых пятнадцать, которые сделал к столетию со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина.

        А 5 мая 1937 года, перед экзаменами, Марк Терентьевич подарил мне маленькую книжечку. Это «Сатиры» Генриха Гейне из серии библиотеки журнала «Огонек» с дарственной надписью: «На память моему ученику П. Чичканову, молодому чувашскому художнику – поэту. Аттай 5 мая 1937г.» Тут не могу не рассказать дальнейшую историю этой маленькой книжечки – через двадцать три года. В зимние дни 1960 года, под Киевом, в Доме творчества украинских писателей в Ирпене, я неожиданно встретился с автором ряда переводов, вступительной статьи о Генрихе Гейне, и еще составителем книги – известным московским писателем и критиком Александром Дейчем*.

       После знакомства, в ходе нашего разговора, я, конечно, не удержался, что являюсь обладателем давней-предавней книжечки, выпущенной журнально-газет-ным объединением в 1936 году с памятным автографом моего учителя и поэта – баснописца Марка Аттая.

       Александр Иосифович невыразимо обрадовался:

       – У меня богатейшая библиотека, но в ней, представьте, нет той книжечки...! – сказал он с сожалением.

       Дейч – был большим другом украинских писателей. Может от того, что он был родом из Киева. Детство и юность его прошли в городе на Днепре, в семье профессора медицины. И с годами сам стал дважды профессором – филологии и искусствоведения, человеком энциклопедических знаний и чудесным, добрым собеседником.

       Продолжая свою мысль о его дружбе, отмечу, он был исключительно дружен и близок с поэтом – академиком Максимом Рыльским. Например, они вместе написали талантливейшую книгу о Тарасе Григорьевиче Шевченко.

       Творческий путь его начался еще в 1912-1914 годах. Когда в «Вестнике Европы» и «Музах» были опубликованы первые стихи и переводы из Гейне

____________

        *   Дейч Александр Иосифович (1893-1972), русский и советский писатель, литературовед, театральный критик, переводчик.

 

       Прелестнейший человек Александр Дейч считался непревзойденным знатоком жизни и деятельности гениального немецкого поэта.… За свою долгую жизнь он написал про него невероятно много трудов. В 1957 году писатель выпустил волнующую книгу – повесть о поэте «Гарри из Дюссельдорфа». Александр Иосифович подарил мне эту книгу, написав на чистом форзаце: «Петру Николаевичу Чичканову – на добрую память об Ирпене. Ал. Дейч Ирпень. 9.1.1960». Я от души поблагодарил его за подарок. А когда я ему представил его книжечку 1936 года, он, прежде чем перелистать, с радостью поцеловал ее. Потом, открывая обложку, обратил внимание на автограф М. Аттая.

       – Позвольте, Петр Николаевич, то, что вы писатель – я уже знаю, а художник? – живо поинтересовался он.

Я ему коротко объяснил и эту сторону своей жизни.

       – Так вы учились у Федора Семеновича Быкова? Это же незаурядный мастер гравюры. Волшебник! Как древние славяне говорили: волхв, кудесник. Я его знаю еще по литературной энциклопедии. Великолепные малютки-портреты писателей создавал…

       А какие шедевры к повести Максима Горького «Детство»! Повезло Вам, дорогой, повезло. Рад за Вас. Искренне рад.

       Александр Дейч, как интеллигентный человек, попросил разрешения, и на титульной странице книжечки, выше автографа Аттая, мелким и ясным почерком написал: «Петру Николаевичу Чичканову – на память об ирпенской встрече. Ал. Дейч. 9.1.60»

       – Последнее время мне не приходилось встречаться с Федором Семеновичем. Кажется, Маторин* говорил: «борется с разными возрастными хворями и живет себе в Раменском, утром и вечером, любуясь красотой Москвы-реки. И, мол, жалуется, что редко уже наведаются друзья – они сами ждут, кто-нибудь, явился к ним, да и земляки подзабыли ко мне дорогу…»

       При этом разговоре, Александр Иосифович не спросил – был ли я у своего учителя, но я сам почувствовал свою вину, а мог же, сесть на электричку и махнуть в Раменское! Обрадовался бы милый Федор Семенович. Вспомнили бы трид-

____________ 

       *   Маторин Михаил Арсентьевич (1905-2002), заслуженный художник России, заслуженный деятель искусств.  

 цатые годы, живописный Алатырь. Дом на Троицкой… Ребят то с одного, то из другого класса. Я бы рассказал о своей жизни, про тяжелую войну, что провоевал до самого Берлина, а потом, вот, на Украине…

       И снова возвращаюсь к своей беседе с Марком Аттаем в далеком тридцать седьмом.

        – Тебя ждет светлый путь к Федору Семеновичу Быкову! – сказал учитель, вручая мне книжечку. – Это же чародей, совершающий изумительно прекрасные вещи. Никифор Васянка* рассказывал мне, когда он подготовил рукопись книги Михаила Сеспеля, сел на пароход и отправился в Казань, к татарским друзьям за помощью в деле ее издания. Не помню, кто-то ему подсказал, обратиться к другу Педера Хузангая, известному поэту Хасану Туфану.*¹ И он, действительно, живо откликнулся на просьбу чувашского гостя. Познакомил его с нашим земляком, художником-гравером Федором Семеновичем Быковым. Большой мастер гравюры работал тогда в Казани преподавателем художественной школы*² и всех изумлял с замечательными творениями на страницах татарских изданий.

       Васянка с восторгом рассказывал о нем как о добродушном милом человеке, пригласившего его к себе на обед: поставил старинный весь расписанный самовар и угостил ароматнейшим плиточным цейлонским чаем. Потом на память подарил несколько гравюр и вместе прогулялся по тем местам, где бывал юноша Сеспель, будучи в Казани. А через день-два он вручил Васянке готовую обложку для первого сборника стихов М. Сеспеля «Сặвặсем».*³

       Художник изобразил поэта силуэтом, во весь рост, у взбунтованного моря широкими, неспокойными штрихами. Этим он очень точно передал дух поэзии нашего певца – певца Новой жизни.

____________

       *     Васянка Никифор Тарасович (1903-1976), поэт, переводчик, составитель школьных учебников, член СП СССР с 1934. Составил и выпустил первый сборник стихов М. Сеспеля. Заслуженный работник культуры ЧАССР и РСФСР. Удостоен медали «За трудовое отличие» за плодотворную работу в литературе.

       *¹  Туфан Хасан Фахриевич (1900-1981), татарский советский поэт, стоял у истоков философской и публи-цистической лирики. В 1924-1928 преподавал в Казани в школе Слободы, 1930-1934 редактор Татар. радио-комитета, затем ответств. секретарь журнала «Совет/д/бияты» (ныне «Казан утлары»), репрессирован в 1938-1940 гг.

          *² Ф. Быков был приглашен преподавателем гравюры в Казанский художественно-педагогический тех-никум (бывшая художественная школа) (1925-1927). Одновременно сотрудничал с редакцией газеты «Красная Татария» и иллюстрировал ряд казанских журналов: «Причал», «Путь Ильича», «Маариф»,  исполнил несколько гравюр с видами Казани и портреты деятелей национальной культуры.

       *³       Данная обложка опубликована в журнале «Новый лик». – 1939. – № 1  (75). – с. 97.     

 

       Мой учитель, слегка улыбнулся, живо поправил рассыпанные пшеничного  цвета непослушные волосы, благожелательно посмотрев при этом, сказал: – Вот, научишься у него мастерству гравюры, будешь оформлять сборники своих стихов собственными работами. Скажи-ка – здорово?! Ну, и мои книги, может быть, оформишь? Повезло же Василию Усли,* Аркадию Эсхелю*¹ и Леону Пушкаю*² – их  первой книжице,*³ браток, дерзни.

       Конечно, доброжелательные советы Марка Аттая я принял всем сердцем и искренними чувствами, и когда пришло время отправить свои документы в Алатырь, тут же послал в его адрес. Да, ко мне присоединился и сын деревенского начальства – председателя сельсовета Романа Петровича, Александр. Он был старше меня, года на три или даже на четыре. По моим тогдашним понятиям – прекрасно рисовал, семилетку закончил раньше меня, в соседней деревне.

       Вскоре прибыло приглашение, в котором сообщалось, что мы допущены к экзаменам и следует прибыть к такому-то числу августа месяца 1937 года.

       Из нашей деревни до станции Канаш не близкое расстояние – двадцать пять километров. Поэтому правление колхоза выделило нам подводу. Мой отец подрядился ямщиком.

       – В Канаше могли бы учиться…. А то глянь, в Алатырь… – пробормотал Роман Петрович, вместо того, чтоб пожелать «счастливой дороги».

       – Не переживай, папаня… Может быть, прикатим еще обратно, – съязвил Александр.

       – Глянь!.. Что тогда ехать-то? Одни расходы... – с недовольным видом, сурово заметил Роман Петрович, теребя свою жиденькую бородку шероховатыми тонкими пальцами.

       – Алатырь, понятно, не близкий свет, но там же техникум – исключительный, то, что им надо! Вот в чем загвоздка, – сказал мой отец, обращаясь к Роману Петровичу. – Пожелаем же им счастья. Сдадут экзамены – будут учиться. Сегодня без

____________

       *     Усли Василий Михайлович (псевд.; наст. фамилия  Сотнезов) (1912-1941),  поэт, переводчик

       *¹  Эсхель Аркадий Александрович (псевд.; наст. фамилия Александров) (1914-1992), прозаик, поэт, драматург, член СП СССР с 1937.

          *²    Пушкай Леон,  поэт.

       *³      Это совместное издание сборника стихов «Малтанхи утамсем (Сăвăсем)» в 1934г.

 

учебы нельзя. Правильно говорят: «ученье – свет, не ученье – тьма».

       Отец, поудобнее разместившись на подводе, посмотрел на нас и спросил:

          – Так что, тронулись?

       – Тронулись… – ответили мы дружно.

       Не помню сейчас, в каком часу отходил поезд на Алатырь, но мы прибыли во время. Купили билеты. Распрощались с папой и не очень-то легко вскарабкались на ступеньки вагона, только что прибывшего поезда со стороны Казани. Хотели, было помахать руками, но нас прямо таки затолкали те, которые лезли с котомками сзади. Из-за этого, мы даже не поняли, как и когда тронулся поезд.

       Пока я пробился к окну, уже не было видно ни станционного дома, ни тем более отца. За пыльным стеклом замелькали первые лохматые деревья темного леса и последние старые неказистые домишки, сарайчики городской окраины. Только короткие или длинные тусклые лучи августовского солнца, еще до нас разместившиеся в вагоне не исчезали, а живо игрались на цветастых платьях, платках женщин и серых пиджаках и рубахах мужиков.

       В вагоне людей – полным полно. Спертый воздух. Духота…

       Куда едут, зачем?

       Мы то – на учебу, вернее, с намерением поступить учиться…

       Между прочим, Александр впервые на поезде. Ему все тут непонятно и дико. Да и я, богом наказанный, хотя и «покатался» в позапрошлом году, все равно не могу успокоиться: то в окно смотрю, то забьюсь, как желторотый воробейчик и слушаю, видавших виды мужиков. Они же, перебивая друг друга, говорили, будто обо всем на свете, что приходило им в голову. Я  лишь уловил только отрывки разговоров о полете Чкалова и Громова, со своими друзьями в Америку, об открытии канала Москва – Волга, об испанских детях, прибывших к нам в страну, про зимовщиков на Северном полюсе – папанинцах. И еще многое другое. Но многое и не поняли, мешал нам языковый барьер. Что греха таить, слабо мы знали еще русский язык…

       Едем все далее и далее, и часто возвращаемся к этим мыслям, хотя твердо надеемся на лучшее.

       Так и не заметили – прибыли в город нашей юношеской мечты.

       – А-ла-атырь! Ала-атырь! – пробасил проводник, едва проходя по вагону. И когда доходил уже к концу вагона, где было немало молодежи, еще раз пробормотал, – эй, грамотеи, в Алатырь прибыли, в А-ла-тырь…

       Мы с Александром, в числе первых вышли из вагона. Вообще-то приехали в город довольно много людей.  Одни сразу отправились в сторону центра. Это,   конечно кого встречали, они были свои. А такие, как мы, столпились в стороне от дощатого перрона и выясняем, как нам идти и кому – куда.

       Станция расположена в низине косогорья, в уютном и привлекательном месте. От нее тянется большая, хорошая дорога по красивой улице. Кто-то посоветовал нам идти по ней до центра, а там легко найдете, мол, свой техникум.

       В это время к нам присоединились еще пять – шесть юношей и одна стройненькая девушка – чувашка. Ребята смелые и решительные. Им посоветовала местная горожанка пойти по косогорью, тропинкой и по ней, как сказано, выходим прямо к техникуму.

       Так и решили, мы пошли за ними.

       Тропинка хорошая, местами так натоптана, что как будто идешь по асфальту. Слева и справа от нее – то жухлая зелень, то густое разнотравье: лопух, крапива, подорожники, пахучая светлая полынь. За ними деревянные домики, сараи и каменные особняки. Местами небольшие садочки и там фруктовые деревья, кусты смородины и крыжовника. Красуются всевозможные цветы и рослые подсолнухи. Из некоторых двориков слышится собачий лай, кудахтанья куриц, зов предосеннего молодого петушка. А где-то, заботливая майра, кличет своего мужа на ужин, там же шумят детишки.

       Слева от тропинки скат, а под ним в притул бежит железная дорога. Вдали ажурный мост через Суру, далее зеленые еще луга с первыми приметами осени и темный осенний лес, а за ним громоздятся пышные позолоченные облака, словно нечаянно зацепившиеся нижним краем верхушек могучих сосен…

       А дорога-то это та, по которой мы приехали совсем недавно на станцию стареньким поездом, оставила нам, будто на память, шлейф темно-желтого дыма.

       Куда же направился поезд – на Рузаевку, в Пензу?

       На то, сейчас, это все ни к чему, хотя все же интересно.

       Идем, идем со своей компанией по направлению к центру и никак не дойдем до цели.

       Мальчики, известно дело, балагурят, шутят, громко смеются, а мы с Александром, да еще несколько ребят, молчим и только глазеем по сторонам, в головах всех роются всякие мысли. Больше – об учебе.

       Появились и на левой стороне дома – каменные, старинные особняки, сады, усыпанные яблонями. Оказывается, мы вышли на Троицкую улицу, потом, уже при нас, переименуют эту улицу дважды, последнее, как помню: улица Шорса.*

       Скоро должен быть уютный одноэтажный дом старинной постройки, в котором помещался художественно-граверный техникум. Впереди, через головы наших спутников и через крыши домиков, показалась высокая и стройная церковь. Затем мы узнали, что этот храм – краса и гордость города Алатыря, построенный рядом со знаменитым Воздвиженским собором, основанным еще при Иоанне Грозном, когда тот шел со своим войском покорять Казань – будущий городок Москвы уголок.

       … Наконец-то пришли!

       Ай-да красота, ай-да прелесть!

       Перед нами дом № 6 по улице Троицкой. Он сейчас как большой улей. Перед домом, во дворе – кругом ребята: мальчики, девочки.

       Совсем тихонько, несмело и мы присоединяемся к ним. Наш приход кто-то, кажется, заметил, но большинство, даже не обратили внимания. У каждого своя забота. Что говорить – все волнуются, со свойственным юности нетерпением.

       Среди прибывших вместе с нами: симпатичный юноша из Яльчикского района – Гурьев Афанасий. Невысокого роста, плотненький, предложил, держаться нам со своей группой. Это Жиляев Виктор – чебоксарец, чисто русский паре-нек, Трофимов Лёшка, чуваш, из Аликовского района, высокого роста и постриженный под ёжик, с бархатистым голосом. Мы – с Александром и Мосолова

Серафима, чувашка, с приветливыми темными глазами и роскошными косами.

       Все мы согласились с предложением Афанасия и чтобы всем не толкаться –      

_________________

        *     В ноябре 1937 улица  Троицкая  была переименована в улицу им. Ежова, а в 1939 – в ул. Щорса. В 1999 году возвращено старое название улицы – Троицкая. См. Головченко Н.П., Шишкин В.М. Родословная Алатырских улиц. - Чебоксары: 2006.

попросили Жиляева пойти в канцелярию одному. Он охотно согласился, аж засиял со своими светлыми глазами и добрейшим лицом.

        – Ну, Витюша, ни пуха, ни пера!.. – напутствовал ему Трофимов. Жиляев, через минуту или две, исчез между ребятами, а Алеша заговорил с нами. Спросил откуда мы, как звать и так далее.

       Тут я заметил, как во время разговора, он часто размахивается левой рукой и изредка поправляет ею безучастную правую руку. Мне показалось, наверное, это у него увечье с детства. Жаль, хороший паренек, сразу располагающий к себе. Гурьев молчал. Молчала и Серафима, хотя она по нашей общей договоренности уже стала Симой. Она мило краснела, когда мельком кто-то из нас окинет её взглядом. По-видимому, Сима старше меня. Родом из приволжского села Большой Сундырь. Рисование полюбила еще в малолетнем возрасте, занималась в кружке самодеятельности.

       Александр мой, искренне завидуя, сказал:

       – Ты будешь первая, кого примут…

       – Пусть будет по-твоему, – смело заметила Сима.

       – Девушка в классе – это украшение! – добродушно произнес Леша, слегка прикоснувшись головой покатого плеча Симы.

       Девушка промолчала, но она почувствовала, как вспыхнуло ее лицо румянцем, наверное, потому опустила голову так, что повисли толстые косы в воздухе.

       – Говорят старые люди: «одна ласточка не делает весны», – продолжил далее свою мысль Леша, – они неправы,… Верно, я говорю...?

       Тут внезапно появился Виктор. Хотя он ничего еще не успел сказать, но мы его похвалили с неистовыми аплодисментами. На наш шум и гам хлынули несколько ребят и чернявая девушка. Она была с тонкой, ну просто с изящной фигурой …

        – Сейчас выйдет к нам не то дядя, не то тетя и поведет нас в общежитие. Все остальное – завтра! Экзамены же послезавтра… – отчеканил наш посланец.

       – Видел Быкова, Федора Семеновича? – перебивая Виктора поинтересовался Леша.

       – Нет, дружище, нет. Не видел…

       – Шутишь!

       Но тут, из-за угла дома, появилась-таки тетя и уже пробиралась под кудрявыми одинокими деревьями к нам, за ней ребята…

       – Идемте, мальчики, со мной.… Наше общежитие находится недалеко, на Венце.… На регистрации все были?

       Она, вся озабоченная, видно еще спешит, что-то говорила и далее, но услышать не удалось. Последнее слово, которое я успел уловить, когда она обращалась к девушкам:

       – Девчата, я скоро вернусь…. Вас мы определим по квартирам. Премиленькие старушки. Рады будут…  Согласны? Вот, и хорошо.

       – Повезло вам. Ну, до завтра! – попрощался Леша, помахав левой рукой в сторону девушек.

       Мы, примерно десять – пятнадцать ребят, пошли за тетей по улице и вскоре оказались на площади. Слева возвышался тот самый храм, на который обратили внимание, когда шли к техникуму. Там, несмотря на предвечерний час, толпилась группа людей, в основном молодежь. Оказывается, колокольня храма превращена в парашютную вышку…

       А вообще-то площадь пуста – не базарный день. Редко кого можно увидеть в такое время.

       Как успела объяснить тетя: площадь имеет очень красивое название – Венец. По утверждению старожилов такое название берет свое начало с стародавних времен. Так и базарный день – пятница существует давным-давно. В этот день Венец обилует приезжими со всех сторон Засурья и Алатыря.

       – Говорят, еще до Ивана Грозного на месте нашего города было какое-то мордовское поселение Ратор Ош…. Будете у нас жить и учиться – все узнаете. Мы пришли к общежитию!

       Дом, в котором разместилось общежитие техникума, стоит на краю площади*  Он двухэтажный. Когда-то в нем помещался не то трактир с гостиной, не то боль шая лавка по продаже роскошных куделей.

       Вход в него со двора. Втиснулись мы туда один за другим – каждый же хочет

____________

       *    Общежитие для студентов временно располагалось в доме купца Попова, затем было переведено в 2-х этажное каменное здание, находящееся рядом во дворе через несколько домов данного порядка.

 

 

быть идти следом за тётей. Поворачиваем вправо, тут лестница. Поднимаемся по шатающейся скрипящей лесенке наверхатуру. Дверь открыта настежь. Несколько юношей стоят у входа в сени.

       – Что-о-о, и эти к нам?! – недовольно процедил сквозь пожелтевшие зубы один из них

       Но тетя оказалась храбренькой, лишь кинула суровый взгляд на вихрастого юношу и ничего не говоря, направилась вперед. Мы также не отстаем от нее.

       Как я понял, она привела нас в две большие комнаты. Тут стояли железные кровати с совсем маленькими проходами, и два стола с табуретками, и больше ничего.

       Что мне бросилось в глаза, это то – что кроватей меньше, чем тех, кто собирался здесь дневать и ночевать в течение нескольких суток. Чуть позже выяснилось, что еще одна группа абитуриентов была размещена в другом месте.

       Спасибо, тёте! Как я ее окрестил: майра – тётя! Все сделала так, что все, кто был с нами, разместились вполне нормально. Мы с Александром, как неразлучные друзья, да еще – односельчане, конечно, были рядом. Поблизости с нами устроились Афанасий Гурьев из Яльчиков и Виктор Жиляев из Чебоксар. Один был тихий-претихий, другой шаловливый. Далее, ближе к окну, занял место Леша Трофимов. Разумеется, за длинный день мы порядочно уставшие, после дальней и утомительной дороги, не дожидаясь темноты, полегли на кровати и погрузились в сладкий сон, как птенцы в своих гнездах.

       Проснулись только тогда, когда летнее солнце, пробиваясь через влажный слой ночного засурского воздуха, стало играть на пыльных стеклах окон общежития. Торопливо оделись, умылись, привели себя в порядок. Достали из своих мешочков, сундучков, чемоданчиков нехитрую еду, – какая была, позавтракали и поспешили в техникум. Внешний вид техникумовского здания показался мне привлекательным. Оно небольшое, приземистое, но уютное. Покрашено чистым белым мелом. И стоящие по бокам кудрявые деревья, с которых падает на стены нежная тень, с нерукотворными кружевами придает храму гравюры, как очень метко прозвал Витя Жиляев, прямо на ходу, особую красоту.

       Внутри здания, если память не изменяет, четыре комнаты под классы и в стыке их приютилась маленькая канцелярия. Тут секретарь-бухгалтер, директорский стол, несколько стульев – для преподавателей в часы их отдыха. Шкафчик для документов, учебных принадлежностей и прочих вещей. Рядом с канцелярией печь, типа «голландки». Между печью и стеной лежат, примерно, метровые поленья (оказывается это были корни и стволы пальмового дерева, светло-беже-вого цвета, не дрова, как мы подумали вначале, а для гравюры – для будущих шедевров).

       День начался со знакомства. Посмотрели наши документы,  распределили по группам. Мы с Александром оказались в разных группах. Так как его фамилия начинается на букву «П», моя же, почти в конце алфавита.

       Желающих стать студентами славного техникума, достаточно много. На одно место пять-шесть человек. Надежда на поступления минимальная. Тем более те, которые в моей группе, как мне показались, такие способные ребята, что я просто с завистью смотрел на их работы, привезенные с собой. В 12 часов все наши группы разместились по классам. Дали нам карандаши, резинки, лист ватмана, кнопки, подставки, которые стояли кучей в углу комнаты, мы взяли сами.

       В классе, в двух местах, на небольшом столе поставлены натюрморты. Они почти одинаковые: на ящичек наброшен кусок ткани, лежат на ней два огурчика, головка репчатого лука, рядом стоит глиняный кувшин и металлическая кружка.

       Укрепили лист ватмана на подставке и в правом углу написали свои фамилии, поставили дату. Это сделали почти одновременно все. Но дальше, почему-то, было трудно прикасаться карандашом к бумаге.

       Член приемной комиссии, молодой мужчина со жгуче-черными волосами, зачесанными на правый бок, объяснил про нашу задачу и спокойненько вышел из класса…

        – Не знаешь, кто он? – не удержался я, спрашиваю у соседа слева. Почему-то решил, что он знает тут всех и про все.

        – Свежевыпеченный преподаватель.  Будет учить студентов из  этого  набора.

Так что наша судьба в его руках.

       – Как его зовут?

       – Петр Михайлов…

       – Федора Семеновича тоже знаешь?

       – Не совсем…. Говорят: чудо – человек!

       – А ты сам откуда?

       – Я почти здешний, – он назвал какое-то село, откуда он родом. К сожалению, выпало из памяти. Единственно, что помню, звать его Алексеем Кобловым. Писал стихи, неплохие. Даже переводил мои стихотворения на русский язык. Досадно, не сохранились…

       Хороший был парень, вероятно, «сгорел» в огне Великой Отечественной войны. За все послевоенное время ничего о нем не слышал. Хотя уже, сколько лет прошло! Справа сидел Азарий Авдеев, чуваш. Помнится, он родом, чуть ли не из Марпосада? Был намного старше меня. Худощавый. Рослый. Очень с интеллигентным видом. Мы были с ним в дружеских отношениях. Я ему посвятил одно из своих стихотворений. О его дальнейшей судьбе также не могу что-либо сказать.

       Азарий, оказывается, приехал раньше нас. Походил по всем улицам центра города. Даже посмотрел в кинотеатре «АРС» фильм «Путевка в жизнь». Познакомился с Федором Семеновичем Быковым. Он ему очень понравился.

       – Ты что не начинаешь – время идет… – душевно заметил Азарий, во время нашего знакомства.

       – Страшновато, – говорю ему. А сам все смотрю налево, то направо, не пойму, кто приступил рисовать, кто нет, но изредка все же слышу: скрипят карандаши, где-то робко трут резинкою. Выходит – есть храбрецы.

       И тут, словно уловив мое внимание, Азарий очень уместно напоминает мне известную русскую поговорку: не боги горшки обжигают.

       Я ублаготворенный этой очень точной поговоркой, вдруг почувствовал, как меня обхватывает живая волна вдохновения. И будто из рога изобилия мои мысли, превращаясь в предметы натюрморта, стали ложиться на ватмане.

       Отчетливо вижу и радуюсь: вырисовывается кувшин, поблизости кружка, огурец и лук репчатый еще в мыслях…

       Почему? Надо же было мало-помалу поднимать и драпировку. Азарий искренне советовал обратиться на это внимание. Добра же пожелал сосед. Вспомнил про Александра и чебоксарца Жиляева. Наверное, еще трудятся, как и мы. Иначе бы кто-нибудь из них заглянул к нам. Девушек тоже не видно.

       Продолжаю рисовать. Штрихи – то нежные и тонкие, то черные и жирные торопились занять себе место на листе.

       Изредка смотрю на соседей – они улыбаются. Хорошие парни. Если примут учиться – буду просить, чтобы меня поселили рядом с ними. Ну и Александр вместе с нами. Это понятно.

       Так за час – другой, третий, четверть листа заполнил, переключился на остальную часть. Вошел Петр Михайлов (теперь знаю, кто он) и любопытным взглядом обошел всех, и снова ушел тихо. Какое же осталось у него впечатление – неизвестно?

       Мы мучаемся. Нам жарко. Рисунок следует закончить к шести часам. Алексей и Азарий, по моим понятиям, близки к завершению, а я еще сижу, не отрываясь от табуретки, продолжаю рисовать в несколько ускоренном темпе. Неужели не закончу? Некоторые уже уходят, довольные, с улыбкой на устах. Делают кому-то замечание, думаю: вот нашлись «ученые»! Двое и мой рисунок «изучили»: ты где учился? – был единственный вопрос. Я говорю: нигде. «Хорошо получается» – сказал один из них. Между прочим, почти так оценили и мои соседи.

       Сам думаю: вы-то подбодрили меня, что скажет Михайлов и приемная комиссия...? Ведь, если честно признаться, впервые рисую с натуры и на большом формате.

       На другой день экзамены по живописи. Работа с акварелью. С утра до вечера. Конечно, снова адские мучения. Что уже говорить дома, вернее, в школе, нам такое рисование и не снилось. У нас не было ни красок, ни кистей. А главное, из всех учителей, которые «учили» по рисованию, никто даже рядом с художником не стоял.

       Правда, один много лет работал землемером. До него, в третьем и четвертом классах был учителем и классным руководителем Николай Чумышев, земля ему пухом, погиб говорят на фронте. Так он рисовал отменно. Однажды, в деревенской стенной газете появилась карикатура или скажем – дружеский шарж на моих родителей. За какие грехи они угодили туда, не знаю до сих пор. Поехали они в гости к нашим родственникам, которые живут в Старошальтямах. С начальством было все улажено. Дали им прекрасные сани и лучшего коня. Возвратились, как договорились, во время. А тут, на тебе, в газете рисунок!

       Мне лично, зарисовка понравилась. Как это удалось Николаю Егорьевичу так точно схватить: ну, просто живые и такие похожие на себя.

       Этот не безынтересный случай тоже явился одним из толчков, чтобы я учился на художника.

       Сейчас, вот сижу на экзаменах и все и больше чувствую, как мало мы получили в начальных классах всего того, что надобно было получать. Да и сами были, видать, такими сорванцами, что учителям невмоготу было довести до наших умишков то великое, которое называется  з  н  а  н  и  е  м.

       …На третий или четвертый день на доске объявлений вывесили список абитуриентов с оценками за рисунок и живопись. Пока мы пришли с Александром в техникум, там уже толпилось немало ребят. Некоторые забирают свои документы и собираются покинуть этот тихий и картинный городок.

       Хочу пробраться и я  до списка.

       Не пробиться!

       То сбоку, то сзади напирают. Все же, при помощи Александра, пролез. Вижу пока только верхнюю часть списка. Нашел фамилию Александра. Рисунок и живопись – хорошие отметки!  На его бледном худощавом лице появилась радостная полусветлая улыбка. И вдруг она угасла. Он увидел мои отметки – не поверил…

       – Не может быть!? – пробурчал мой друг. – Тут что-то перепутали. Наконец и я разыскал свою фамилию: рисунок – II, живопись – IV.

       Я потерял дар речи. Не могу вымолвить дыхание.

        – Вот что – немедленно к Федору Семеновичу! Ты ему показывал свои доски, отпечатки с гравюр? Нет? Ну и дурак...!

       Александр так пропесочил меня и тут же прогнал в общежитие за рисунками, особенно он настаивал на портретах Пушкина и Сеспеля, конечно же, в первую очередь, все гравюры. Даже книжечку – подарок от Марка Аттая – известного чувашского поэта и моего учителя с его автографом.

       Я послушался и мигом сбегал за своими «творениями».

       Федор Семенович, спасибо ему огромное, принял меня отечески добродушно, внимательно. И когда увидел мои доски, был просто несказанно удивлен и очарован. Он никогда не видел гравюр, вырезанных на березовой доске, да еще не на торцевой стороне. А отпечатки с них в буквальном смысле потрясли его. Или все это мне показалось...? Нет, на самом деле Федор Семенович был чрезвычайно удивлен.

       – Как резал? У тебя есть штихель? Ножиком? Изумительно! – спросил он, переводя свой добродушный взгляд на меня, и в конце тихонько поинтересовался,    – как дела с экзаменами?

       – … «двойка» и «четверка», – еле выговорил я.

       Федор Семенович, кажется, внезапно переменился, но сразу не сказал ни слова. Думаю, моя откровенность была для него как гром среди ясного неба.

       Я стоял перед ним  и не знал, как поступить дальше. В это время, в канцелярию, один за одним, зашли двое степенных горожанина. (Вскоре я узнал кто они такие – Воронов и Каменьщиков, большие художники и преподаватели, давние друзья и приятели Федора Семеновича – прим. П.Ч.)

       – Воо-от, хорошо! Воо-от, кстати...! – Федор Семенович оживился мгновенно.

       – Мое почтение!

       – Мое почтение!

       Друзья поздоровкались, крепко взявши друг другу руки. Потом гости уселись за столом, а Федор Семенович, обращаясь ко мне, негромко сказал: «Оставь доски, оттиски, рисунки… Разберемся!» Я вышел, нет – выпорхнул из тесненькой канцелярии и уже за дверью услышал: «вы видели гравюру на березовом дереве?..» Что дальше говорил Федор Семенович, мне не удалось уловить. С нетерпением ожидавший Александр, взяв меня за плечо, потащил во двор:

– Что сказал?

– Оставил все мое «искусство» у себя…

– Значит – порядок!

– Помешали гости. Не дали закончить наш разговор.

       – Чудак!.. А ты знаешь кто они такие? Известные художники, наши, может быть, преподаватели. Как раз хорошо. Легче будет решать про твои дела…

       У меня же в голове рылось тысяча мыслей: верю и не верю, что все уладится. Только ощущаю, как беспокойно колотится сердце. Как я пережил этот день и эту ночь, совершенно не помню. Еле дождался следующего дня…

       К 12 часам на доске объявлений появился новый список абитуриентов, допущенных для сдачи экзаменов по общеобразовательным предметам.

       Урр-ра! Мы с Александром есть в этом списке! Есть...!

       – Видишь?! Какая у нас сегодня радость! Пошли, спрыгнем с парашютной вышки! – сказал Александр, обнимая меня со всей силой.

       Сказано – сделано: спрыгнули мы.  Как Александр спрыгнул, я не заметил. Но как меня готовил к прыжку инструктор парашютного спорта, я помню до сих пор – он просто толкнул меня сзади и я полетел, на какие-то секунды, камнем, а потом плавно и … земля! Я, конечно, распластался, будто подстреленный заяц на снегу. Хотя ощущение было такое, словно вся моя внутренность осталась в воздухе.

       Наши прыжки увидели, только перед этим подошедшие украинские хлопцы (парни). Что-то между собой говорят и смеются. Наверное, наш отчаянный прыжок рассмешил их.

       Мы познакомились с ними. Черненький и кудрявый, да еще худенький Федор Марченко, а другой – плотненький и светлый, малословный Дмитрий (Дмитро – по их нему – П.Ч.) Беспалый. Родом они, оказывается, из самой знаменитой Диканьки, что так красочно и любовно описал Николай Васильевич Гоголь в своей повести.

       Об украинцах я еще расскажу, а пока – что сдали мы экзамены и по общеобразовательным предметам.

       Нас – счастливчиков человек двадцать!

       Вот, они, кого помню: Авдеев Азарий, Беспалый Дмитрий, Бибуков Василий, Великов Александр, Волков Ануфрий, Гурьев Афанасий, Ермолаева Розалия, Жиляев Виктор, Калмыкова Анна, Коблов Алексей, Марченко Федор, Меркурьев Павел, Мосолова Серафима, Осокина Софья, Павлов Афанасий, Петров Алек-сандр, Стрежнев Иван, Трофимов Алексей, Чернов, Чичканов Петр, Шипунов Иван…

       Перед началом учебы с Александром съездили домой. Сообщили о своих радостях и приключениях, взяли дома некоторые предметы быта, зимнюю одеж-ду, обувь, да  и вернулись снова в Алатырь.

       Пришел первый день осени, со своими прелестями и приметами. Вместе с ним настал и первый день учебы, как говорил наш преподаватель Петр  Михайло-

вич, – для вашей кисти первый день!

       Нам очень понравились слова курсового руководителя. Потом мы узнали, что эти слова были несколько иными и принадлежали поэту пушкинской поры Е.А. Баратынскому, который и произнес, обращаясь к Карлу Брюллову, создавшему свою знаменитую картину: «И был «Последний день Помпеи» для русской кисти первый день!»

       Великий Карл был обрадован от всей души. Конечно, Александр Сергеевич Пушкин похвалил своего друга Баратынского за великолепное изречение, а Карла за колоссальный успех в русском изобразительном искусстве.

       Вчера нам сказали, что на первом уроке будут присутствовать директор и Федор Семенович Быков вместе с другими преподавателями, которые прикреплены к старшим классам. Но день начался, а обещанных товарищей никого не было.

       Петр Михайлов объяснил это так, что назначен специальный день знакомства, где будут участвовать все студенты и преподаватели техникума.

       Он же, начав свое знакомство с нами с изречения Баратынского, всех поприветствовал и живо прочитал список принятых на первый курс. Потом попросил двух товарищей раздать ватманские листы, карандаши, резинки, кнопки и подставки…

       Нам, первокурсникам, определили под постоянный класс, если смотреть на дом с улицы – внутреннюю комнату, небольшие окна которой выходили во двор и на восточную сторону.

       В этой комнате мы выполняли свои экзаменационные рисунки и акварельные работы.

       Комната была довольно просторная, мы разместились в ней свободно, стены пустые – никаких картин и рисунков. Правда, были скульптурные вещи. Это массивная гипсовая голова «Давида» Микеланджело, может быть метровой высоты на отдельном столике, а чуть-чуть слева, висели на стене, гипсовый слепок цветка, под ней еще один слепок головы, с какой-то старинной скульптуры на постаменте, словно вырезанном на токарном станке, то выпуклыми кольцами, то углублениями.

       На отдельном столике, приставленном к стене, лежали разные предметы, приготовленные для занятия гравюрой: доски из пальмового корня, штихеля, темные кожаные подушечки, напоминающие репу. Рядом лежал брусок, очень гладенький, для точки штихелей.

       Из рассказа Петра Михайлова мы поняли, что по специальным предметам нас будут учить двое – это Федор Семенович Быков – гравюру и он – рисунок, живопись и композицию. «Есть сообщение из Чебоксар, – говорил он, – могут прислать еще двух художников: Александра Мясникова и Ивана Григорьева».

       В старших классах преподавателями являлись местные художники Василий Дмитриевич Воронов, Николай Александрович Каменьщиков – воспитанники Казанской художественной школы и Григорий Львович Руднев,* прибывший из Харьковского художественного института, по доброму совету чувашского и украинского художника Алексея Афанасьевича Кокеля.*² Руднев – мужчина средних лет, весьма подвижный, с  прелестными лучистыми глазами и на удивление прекрасным голосом.

       В праздничные дни у нас организовались студенческие вечера художественной самодеятельности и Григорий Львович с большим удовольствием принимал в них участие. В его репертуаре были украинские народные песни. Пел он сам один или  вместе с двумя студентами  –  украинцами из нашего курса,  о которых я уже вспоминал выше. Часто к нам присоединялся еще Петр Кулагин, чебоксарец, с удивительным голосом. О нем еще скажу впереди.

       И так, занятия у нас начались вовремя, как во всех учебных заведениях города первое сентября, в среду.

       Город был без времени красиво позолочен осенним нарядом. Нарядно и празднично было в классах – девушки принесли букеты цветов и подарили преподавателям.

       Нам повезло! По расписанию у нас, у первокурсников, первый урок «Рису- нок» – ведущая дисциплина в изобразительном искусстве. Глубоко растроганный  

________________

        *    Руднев Г.Л.  (1906 – неизв.) - по данным Ургалкиной Н.А. – он выпускник живописного отделения  Академии художеств. По воспоминаниям В. Куделькина:  спустя годы он единственный раз встретил Руднева на выставке «Большая Волга» в Волгограде в 1964 году, где он и жил. Тепло вспоминали об Алатыре. Неоднократные письменные запросы  Н.Головченко  в период 1975-1980-х годов. в Волгоградский СХ, а также на домашний адрес художника,  который сообщил Виктор Иванович, остались без ответов.

       *²     Кокель А.А. (1880-1956), живописец, график, профессор Харьковского художеств. института, член СХ СССР с 1932, организатор и  председатель Ассоциации художников Червонной Украины (1922-1932), один из зачинателей советской тематической картины.

Петр Михайлович вниманием студентов начал урок с улыбкой, в приподнятом настроении. Он наблюдал за действиями и изучая нас всех. То стоял, то, легко прохаживая и говорил глуховатым голосом о большом искусстве, что каждому, кто посвящает свою жизнь ему, всегда следует стремиться к прекрасному. А прекрасное  – это сама жизнь!

       Мы его внимательно слушаем. Нам интересно. Петр Михайлович продолжает говорить и совсем, будто бы невзначай переходит к простому, к технике работы над рисунком. К примеру, как сидеть за подставкой? Не надо излишне наклоняться к бумаге, словно старый дед. Это может пагубно повлиять на зрение, на осанку. Впереди большая жизнь.

       – Я любуюсь тем, как сидит наш Федор Семенович за подставкой или за столом. Ведь ему немало лет. А он, как юноша. Некоторые пробовали сесть, выполняя советы преподавателя.

       – Правильно ли я сижу? – спросила синеглазая Аня Калмыкова.

       – Совершенно правильно… Смешного в этом ничего. Петр Михайлович достал из карманчика пиджака, остро начиненный карандаш и обратился ко всем:

       – У скрипача смычка, у художника карандаш. Без них нет музыки у первого, нет рисунка у второго.… Как держать карандаш в руке? Карандаш следует держать тремя пальцами правой руки, кто левша, то соответственно; большим, указательным, средним, на расстоянии трех пальцев от очиненного конца, чтобы можно было свободно и просто действовать при работе над рисунком. Как говорил великий Брюллов: чтобы карандаш бегал по воле мысли…

       Классный руководитель коснулся еще немалых технических сторон работы художника, потом круто повернулся лицом к натюрмортам, предназначенных двум группам студентов: это для удобства. Можно пересесть в любую группу, но, не нарушая численности.

       – Перед Вами два натюрморта. Они в сущности одинаковые: куб, шар, конус и кусочек драпировки, – продолжил он. – Что мы должны выполнить в данной задаче? Определить размер рисунка на листе ватмана, не выходя как бы из условной рамки, наметить общую постановку предметов натюрморта, постепенно доведя до ясной завершенности рисунка. Основная цель – подготовка рисунка для перевода его в будущем на гравюру.

       Мне показалось, эти последние слова неожиданно оживили ребят. Я вижу у всех забегали глаза. Прокатился легкий шумок в классе. Через некоторое время он также исчез, как и появился.

       Я еще, хоть изредка, продолжаю смотреть на своих сокурсников. Радуюсь тем, что те ребята, с которыми приехал в один день или сидел по близости на экзаменах – с Азарием Авдеевым, Гурьевым, Жиляевым, Трофимовым, Кобло-вым, ну, конечно же, с Александром сижу на первом уроке. Даже не верится, что это  правда.

       Прошу прощения, я же не всех назвал. В их числе и знакомые лица остались неупомянутыми. Прелестные девушки – Сима Мосолова, Соня Осокина, та, которая очень уж похожа на цыганку, Розалия Ермолаева и Аня Калмыкова. Совсем с ними рядом сидят украинские хлопцы и около них еще несколько ребят, я с ними пока не знаком…

       Конечно, обо всем, что было на первом уроке и вообще, сколько времени отпущено на рисунок натюрморта и что мы успели сделать в первый радостный день – не могу сказать точно. Да и понятно, не все из того, что было, сохранилось в памяти.

       Но при всём при этом, всё же, нет-нет, да вспоминается кое-что из далекой-далекой студенческой поры.

       На первом уроке, когда Петр Михайлович рассказывал и показывал о положении карандаша в руке во время рисования, сказал коротко и ясно:

       – Мои учителя говорили мне: садишься рисовать, проверь – карандаш должен быть мягким, а рука твердой. А потом, как бы открывая секреты над рисунком, растолковал:

       – Рисунок составляет основу искусства. Рисунок создает подъем в искусстве, – говорил он, называя имена больших педагогов, чьи изречения использовал при этом. Далее продолжил, – рисовать, ой, как нелегко, немыслимо трудно. Тут каждому, имеющему, как говорят – искру божью, надо быть еще наделенным крепким знанием всех видов изобразительного искусства. Имеется в виду знание основ живописи, графики, скульптуры, а у нас ещё и гравюра. Чтобы владеть ими требуется большая любовь ко всему прекрасному и упорнейший, кропотливый труд.

       Говорю искренне, все ребята с первого дня, старались строго соблюдать эти высокие правила. Работали над рисунком, а также живописью весьма прилежно. Правда, успехи были разные. Но, несмотря на это, все горели острым желанием начать уроки по гравюре. Ведь основная мечта каждого, кто поступил в приветливый Дом на Троицкой улице, разумеется, гравюра! Быть рядом с чародеем этого колдовства, с самим Федором Семеновичем Быковым.

       Другие же предметы нам казались, в какой-то степени, знакомым. Хотя это были в корне ошибочные представления. Со временем все больше и больше убеждались, как мы были наивными. Но пока что думали по-своему.

       А  тут – полная загадка. Как приступить до нее?

       Не могу сказать, когда мы начали занятия у Федора Семеновича, но помнится, не в первый день учебы…

       И вот, урок гравюры!

       Пришли мы на него раньше обычного. И старались сидеть как можно тихо, чтобы не пропустить появления в дверях Федора Семеновича. А получилось так, он вошел в класс, вроде бы внезапно, из-за чего мы встали с опозданием.

       Он тепло поздоровался с нами. Как мне показалось, стремясь скрыть, нежданно вспыхнувших в нем некоторых оттенков смущенности. Но вскоре посветлел и чувствовал себя как давний знакомый и совсем близкий человек.

       Федор Семенович, взяв руки развернутый классный журнал и встав около скульптуры головы «Давида» Микеланджело, откуда было хорошее обозрение  на нас, начал называть наши фамилии и имена, чтобы знакомиться с каждым. После чего всем пожелал доброго здоровья и доброй учебы.

       Затем сам же раздал нам штихеля, подушечки с кожаным верхом, напоминающие репу или тыкву, гладкие как стеклышко пальмовые доски. При этом попросил всех беречь эти бесценные предметы до окончания учебы. Мы клятвенно пообещали, что выполним просьбу нашего доброго учителя и снова притихли.

       – Спасибо за искреннее студенческое слово! – поблагодарил Федор Семенович, окинув своим добрым взглядом всех нас и тут же продолжил, – начнем урок.… И так, что такое гравюра?

       Учитель не стал ждать, что кто-то откликнется на вопрос, потому сам же ответил, увлеченно и четко выговаривая каждое слово.

       – Гравюра – слово французское. Означает один из видов графики, в которой изображение вырезается на дереве, металле, камне, линолеуме и других материалах в форме выпуклости или углубления…

       В России гравюра приобрела почтительную популярность во времена Петра I. К тому призывал сам царский указ. В нем прямо было сказано «без живописца и гравировального мастера обойтися невозможно будет понеже издания, которые науках чиниться будут /ежели оные сохранять и публиковать/, имеют срисованы и градированы быть»

       Как вы, наверное, уловили, сей вид искусства имело тогда иное название и оно происходило от немецкого слова «gradieren».

       В то время славились в этом изящном деле немало даровитых мастеров. Особенно отличились сыновья славного иконописца Федора Зубова – Алексей и Иван. Наилучшим был все же Алексей. Про него-то и говорили: «он первый ученик и в том учении искусен».

       Алексей Зубов в своих работах, в коих «светилася» искра божья, впервые воспел силу и мощь, красоту нового города на Неве – «Санкт-Питербург».

       По велению супруги Екатерины,  первовырезанную мастером Зубовым гравюру на меди плана и фасада Петербурга, в весьма пышной обстановке было преподнесено Петру I, как исключительно превосходное изображение Северной  столицы.

       Воспрянувший духом мастер, понятное дело, сиял и ликовал, хотя и был он скромнейшим тружеником.

       За свою творческую жизнь Алексей Зубов выполнил многочисленное количество гравюр, воспевающих петровское время, а также портреты сподвижников Петра I.

       Конечно, об искусстве гравюры можно говорить много. Мы этому посветим в будущем специальное время. Сейчас же, для начала, мне хочется назвать десять или больше имен, которые внесли в искусство гравюры России огромный вклад. Они жили в  ХVIII и ХIХ веках и живут в ХХ веке – это Е. Чемесов, Г. Скородумов, С. Ушаков, Ф. Толстов, Ф. Иордан, Ф. Матэ, Т. Шевченко, Пожалостин, И. Репин, И. Шишкин, А.Остроумова-Лебедева, А. Кравченко, И. Павлов, В. Фавор-ский, П. Соколов, В. Касиян, М. Маторин…

       Полагаю, когда-то, в почетном ряду этих выдающихся граверов будут и наши воспитанники – Виктор Куделькин, Владимир Стрежнев, Николай Львов, Евгений Канов, Калистрат Волков, Николай Овчинников, Аркадий Самарин, Петр Белов, Петр Сизов, Егор Смирнов*…

       Надеюсь, и среди вас объявятся талантливые ребята… Бесспорно, найдутся. По классу прокатился расплывчатый смешок и удивление.

       – Конечно, приятно слышать, что вы возлагаете на нас великую надежду, но… возможно наши старшеклассники одолеют эту высокую гору? – подал голос студент из Украины Федор Марченко, ярко сверкнув своими зеленоватыми глазами.

       – Федор Семенович, о нас еще рано, может быть, а старшеклассники – молодцы,  мне посчастливилось видеть их работы.  На них надеяться можно  –  положительно высказался Аварий Авдеев.

       – Федор Семенович, спасибо вам, вспомнили нашего известного художника Василия Ильича Касияна. Вам не доводилось встречаться с ним? – спросил Марченко.

       – К сожалению…Пару вещей, видел, Кравченко показывал…

       На мгновенье нить разговора оборвалась.

       – Я первый раз слышу, что Репин и Шишкин был граверами? – удивился Витя Жиляев.

       Думаю, что многие не знали об этом. Мы  с Александром даже не предполагали, когда перед глазами будто встали незабываемые картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» Репина и «Утро в сосновом бору» Шишкина.

        – Будем учиться – будем знать... – отчеканил Федор Семенович, душевно улыбнувшись в свою роскошную бороду.

       Со стороны канцелярии неожиданно раздался малиновый звон. Значит, перемена. Но никто не рвался на улицу или во двор. Не покинул класс и Федор Семе-

____________   

       *     Многие талантливые выпускники Алатырского художественно-граверного училища сложили головы на полях сражений Великой Отечественной войны, а прошедшие огненные дороги стали известными художниками, среди них: Куделькин В.И. (1911-1995) – заслуженный деятель искусств Тат АССР, народный художник Тат. АССР, заслуженный художник РСФСР, лауреат государств. премии Тат. АССР им. Г.Тукая; Овчинников Н.В. (1918-2002) – народный художник Чув. АССР и РСФСР, лауреат государств. премии Чув. АССР им. К.В. Иванова; Сизов П.В. (1921-1996) – народный художник ЧАССР, лауреат государств. премии Чув. Р-ки. Жизнь других была посвящена развитию отечественной культуры – Самарин А.А. (1919 -2000) заслуженный работник культуры  Чув. АССР;  В. И. Стрежнев – художник  г. Винница Украин. ССР.  

нович. Он переместился ближе к украинцам и, как бы продолжая, начатый разговор об искусстве гравюры остановился еще на некоторых вещах.

       – Я хвалю ваше стремление быть художником и гравером, – сказал Федор Семенович. – Но помните, каждому нужно иметь очень острый глаз. При помощи его – у вас зрительное восприятие, при помощи его – у вас наблюдательность, при помощи его – цельное видение. Как весьма тонко заметил большой писатель Алексей Толстой – художник видит только то, что ему нужно видеть, и он видит только то, что не видят другие…

       Федор Семенович рассказал про неимоверный случай, происходивший с Генрихом Гейне. Будучи в Париже, немецкий поэт почти каждый день приходил в Лувр – в огромный дворец с шедеврами мирового искусства и часами просиживал около статуи Венеры Милосской и плакал, плакал по-настоящему. Почему? Потому, что он видел в ней то, что не видел другой посетитель.

       Или еще про одного титана. Про итальянского художника из эпохи Возрождения Леонардо да Винчи. Он мог целыми днями бродить следом за приглянувшейся, скажем – молодицей, что возвратившись в мастерскую, рисовал ее по памяти, как будто красавица стояла перед ним на самом деле.

       – И еще об одном, – загадочно произнес Федор Семенович. – Берегите руки, берегите пальцы. Да, да! Целиком серьезно. Без них гравюра не получится, без них гравюра – как замолкнувшая скрипка, так говорил мне мой учитель Иван Анофриев – прекрасный художник, прекрасный гравер. Ко всему еще прекрасный души человек, умнейший педагог.

       Что же мы делали на первом, да и в последующих уроках? Это напористо стремились вырезывать «живые линии».

       Вспоминаю теперь те уроки по гравюре. Эх, какие они были непростые занятия. Ведь всей душой старались, а юношеская еще неокрепшая рука часто подво-дила. Бывало штихель внезапно «вылетал» из вырезываемой линии. В таких случаях нечего было и думать о ровной глубине каждой новой линии.

       В таких положениях, Федор Семенович, как бы спокойной наблюдавший со стороны за действиями сконфуженного студента, напоминал о «твердой» руке художника-гравера и о которой говорил Петр Михайлов. Потом брал в свою руку штихель студента и показывал, как следует держать его и как продолжать вырезать следующие линии.

       Он тут же сызнова объяснял, как от первых строгих линий постепенно перей-ти, до будто бы сперва теряющихся, а потом вновь появляющихся линий. Они могут быть разными: то толстые, то тонкие, то резкие, то мягкие… они и явятся прекрасными средством для изображения любых объёмных форм.

       Какие бы наши успехи не были на занятиях по гравюре, особенно на первой доске, но вырезанные Федором Семеновичем для показа линий, смотрелись как островки недосягаемой высоты.

       Первое время, он садился рядом, то с одним студентом, то с другим и на дос-ке вырезал линии, волнообразные или колечки за колечками.

       Федор Семенович остро чувствовал успехи и неуспехи студента. В таких случаях он переживал, болел за него. Здесь нужны были не только словесные напутствия, советы, но и следовало показывать, что практически делать на доске – то или другое.

       Бывало и такое: Федор Семенович возьмет и озарит студента своими добрыми глазами, сперва немножко помолчит, а потом улыбнется и скажет тихонько, совсем-совсем полутоном: «гравюра-то, получается, получается совсем недурственно. В лучшем виде. Это хорошо! Желаю успеха…»

       Такой случай был и со мной. Учитель сел рядом, посмотрел на меня, на мою доску и сказал:

       – Удивил ты нас со своими гравюрами на березовой доске. Василий Дмитриевич и Николай Александрович были ошеломлены. Сказали: «Вот какая интересная молодежь приходит в нашу кузницу»

       При этом я понял, в моей судьбе – быть мне студентом или нет, два больших живописца, несомненно, были причастны.

       Накануне этого разговора, случилось совсем непредвиденное: мой первый классный рисунок получил оценку 5. Следом работа по живописи тоже 5.

       – Ты, дружок, за месяц стал мастером! – по-моему, даже с неприкрытой  завистью заметил мой Александр. И тут же, сочувственно произнес: – я предполагаю, что во время экзаменов – об этом часто думаю – или перепутали твой лист или еще что-либо?..

       То неприятное происшествие не хотелось уже ворошить и тем более переживать. Ведь учусь. Все нормально…

       Внезапно мне вспомнились слова моего сельского  учителя Марка Аттая: «думай хорошо и мысли созреют в добрые поступки».

       Какой же поступок решался я совершить?!

       Да, мой юный порыв, чувствую, у меня действительно созревал на что-то…

       Та майра-тетя, которая с нами общалась все время в дни экзаменов, работала у нас в канцелярии делопроизводителем – секретарем, бухгалтером, кассиром –в ообщем всем, всем.

       Я набрался храбрости и спросил у нее: можно ли посмотреть в рулонах ватманов свой рисунок, который выполнил на экзамене?

       Она вначале категорично отказала:

       – Нет! Нет! Что, ты?!

       Но через минуту, другую, согласились…

       Никому ни слова! – предупредила она. – Я завтра приду пораньше и положу твой рисунок в отдельную трубку, на краю шкафа.

       Вижу, она все же колеблется. Я ей чисто сердечно объяснил, что меня интересует.

       На другой день я  прихожу, как условились, разворачиваю лист, перед глазами настоящая…V (римская цифра), правда, несколько коряво, но «пятерка».

       Я несказанно обрадовался. Поблагодарил секретаршу и пулей вылетел из канцелярии.

       – Пятерка, чистая пятерка! – услышал я вдогонку, слова удивленной и растерянной секретарши.

       Она позвала меня, назад, и умоляюще прошептала: это моя вина…меня могут уволить.… Прости, пожалуйста. Никому ни слова. Ладно? Учишься, слава богу!

       После этого секретарша нет-нет да угощала домашними пирожками или пряники принесет, яблоки. Были случаи, и котлетой попотчует и ещё чем-нибудь.

       Вообще-то говоря, бытовая сторона была нелёгкой. Жили в общежитии. В тесноте и холоде. Не было дров, не было никаких удобств. В столовой, кажется, кормили один раз в день. Поэтому, через некоторое время учебы /после азов/, мы старались хотя бы подзаработать копейки в городских учреждениях или предприятиях. Выпускали стенгазеты, делали копии с известных картин для горожан. Пилили дрова или выполняли какую-то иную работу.

       Помимо таких работ, если взять меня, то я писал ещё заметки в районные, либо в республиканские газеты. Иногда публиковал стихи. Например, Володя Стрежнев, из выпускного курса, постоянно там печатал свои гравюры с портретами передовиков производства и колхозного крестьянства.

       Какие зарплаты получали наши преподаватели, я не могу сказать, наверное, небольшие, но они (не скажу, что все) часто помогали студентам. В этом отношении Федор Семенович был как отец родной. Лично я, почти каждый месяц получал от него какую-либо сумму денег. И когда ко мне проходили гонорары (это были, разумеется, буквально гроши), я старался возвратить свой долг, он, как бы внутренне улыбаясь, похлопывал по плечу и говорил тихонько: «За успехи! Не будем об этом…»

       Федор Семенович был человеком удивительно редкой и нравственной красоты. Человеком светозарным. Всё, что я получил, стремясь одолеть необходимый курс в технике гравюры на дереве, это все от него, под обаянием его незаурядной личности, и его солнечно-светлого творчества. Мы его очень любили, обожествляли. И он нас любил. От всей своей щедрой души стремился в нас открыть и развить ниспосланное богом дарование, заботливо относился к еще едва заметным побегам и своеобразиям каждого.

       Он жил искусством. В своем поступке по открытию художественно-граверной школы – прямо-таки скажем: на пустом месте – Быков проявил исключительную смелость, самоотверженность, пренебрегая личными интересами ради исполинского  святого дела.

       Обращаясь к студентам, он часто повторял, сказанное нам в первые же дни учебы, – мне очень понравились слова большого ученого, академика, Ивана Павлова: «помните, что наука требует от человека всей его жизни. И если у вас было бы две жизни, то их бы не хватило вам… Будьте страстны в вашей работе и в ваших исканиях». Тут, правда, Иван Петрович говорил о науке, но его заветы можно целиком отнести и к искусству.

       Федор Семенович радовался успехами студентов. 6 октября 1937 года, в республиканской газете «Чаваш Комунни» я опубликовал маленькую заметку о нашем студенте из второго курса. «Молодой гравер Петр Белов во время летних каникул вырезал гравюры «Канашская авторемонтная мастерская» и «Колосится рожь густая». Сейчас он взялся вырезать цветную гравюру. К 20-летию Октября готовит широкоплановую композицию. У Белова оценки – «хорошо» и «отлич-но».

       Кто-то об этой заметке рассказал Федору Семеновичу. Говорили, он очень обрадовался. А на уроке гравюры он с удовольствием сообщил по этому поводу.

       Но однажды, когда мы с ним оказались почти наедине, он попросил меня: не упоминать его имени в своих заметках, хотя это и приятно… – отметил Федор Семенович.

       Честно говоря, я не совсем понял, в чем тут дело. Но как-то разговорились со старшекурсником Александром Лукьяновым – симпатичным парнем. Мы с ним нашли общий язык. Поэтому легко было поговорить на любые темы. Он-то и познакомил меня с обстановкой в техникуме.

       Может быть через неделю или две, после начала учебы, в размеренный тихий ритм техникума влилась непонятная сила и стала понемногу лихорадить нашу жизнь.

       Директором техникума в то время был некто Морозов.* К изобразительному искусству, как говорили, он не имел прямого отношения. Но был человеком очень образованным, культурным и редкой душевности. Что еще – всегда опрятный, со вкусом одетый. Было ему лет тридцать, молодой, энергичный. Нравился студентам, так как любые вопросы решал «на ходу» и в пользу студентов.

       И вдруг исчез.

       Кстати, не стало не только директора, но и других преподавателей по общеобразовательным предметам.

       Тут была сплошная чехарда. Уроки есть и нет! Вместо них – занимаемся живописью, рисунком, гравюрой, композицией…

       Есть – директор! Им становится только что прибывший, кажется, из Чебоксар художник-живописец, даже скульптор Александр Мясников*¹. Примерно, в то же

время, появился еще один художник, но уже график, из Москвы Иван Григорьев*²

– воспитанник Владимира Фаворского. Низенький крепыш, родом из степных просторов Башкирии.

       – Как говорят: не было ни гроша, да вдруг… – высказал поэтому поводу Дмитрий Беспалый и остановился на мгновение, будто забыл последнее слово, затем произнес, многозначительно, – посмотрим, «алтын» или другая какая монета? Жаль, Федора Семеновича все негаразды (неблагополучии – украинское – П.Ч.) упадуть на его голову.

       Митя оказался дальновидным. Все началось с того, что во всех курсах ввели отдельным предметом «графику». В связи с этим гравюра поневоле оказалось в роли пасынка. Если раньше Федор Семенович с утра до вечера «пропадал» в училище, то теперь часок другой или третий можно побыть, а потом гуляй себе…

       Тут возник следующий вопрос: о внесении слова «графическое» в название техникума. В ходе этой затеи, неожиданно выяснилось, оказывается в прошлом году техникум был переименован в училище. Выходит, в Наркомпросе Чувашии нашлись предусмотрительные мужи, они-то предложили в знак огромной благодарности Федору Семеновичу Быкову оставить в названии училища слово «граверное», т.е. «Алатырское художественно-граверное училище».

       Но камень, брошенный в родной огород, дающий изумительные всходы чувствительно давил на его чистое и ранимое сердце. Он не хотел показывать этого, все так же, как раньше, весь день находился в училище, в кругу студентов –готовящиеся к выпускным старших и молодых. Но перемену, происшедшую в его душе заметили студенты, экзаменам и, конечно же, Николай Александрович Каменьщиков и ближайший друг, и товарищ, однодумец Василий Дмитриевич Воронов.

       – Фё-ё-дор, дорогой мой, знаю, хорошо знаю, запылавший огонь нелегко потушить, – говорил Василий Дмитриевич особой душевной близостью. – Ведь вместе с нами такие чудесные ребята.  А как они готовятся к большому  самостоя-

_________________

            *     Морозов Борис Николаевич (1910-1995), директор с 1.09.1935 г. по 5.11.1937 г. Под его руководством художественно-граверная школа с января 1936г. переименована в техникум, а затем с сентября 1936 г. – в Алатырское художественно-граверное училище. Получило в постоянное распоряжение одноэтажное каменное здание по улице Троицкой, д. 6, описываемое в воспоминаниях. (фонд МУК «Алатырского художественного музея» – «АХМ»)

          *¹   Мясников Александр Фёдорович (1905-1996), преподаватель живописи с 5.05.1937 г. по 5.11.1937 г., директор художественно-граверного училища с 14.11.1937 г. по 1938 г., затем переведен в Управление по делам искусств при СНК ЧАССР г. Чебоксары. В 1948-1953 – директор Чебоксарского художественного училища.

          *²   Григорьев Иван Трофимович (1906-1984), преподаватель графики и завуч с 14.10.1937 г., директор Алатырского художественно-граверного училища с осени 1938 по 1941 год.

тельному полету? Я каждый день смотрю на них, аж душа радуется. У всех заслуженные на похвалу работы по живописи, по гравюре… Впечатление сильное

очень сильное. Куделькин, Львов, Волков, Канов, Самарин, Стрежнев… Да им бы – как раньше было в Академии, по золотой медали! Жаль, Овчинников и Кулагин* покинули нас. Талантливые же были ребята…

       Федор Семенович молчал. Правда, изредка посматривал на висевшую на стене натюрморт Ии – живописную работу его дочери – дочери Василия Дмитриевича, тоже выпускницы.

       Но вдруг сделал вид, что не замечает этого. И, продолжил про дела, происходившие в училище.

       – Ты скажи мне, что, в самом деле, случилось с парнем из Украины? Неужели, правда?..

       – Жутко даже говорить. Будто бы являлся членом какой-то националистичес-кой группы или организации.

       – Эк, куда занесло?!

       – Тут еще одна неприятность. На одной подставке обнаружился совершенно дикий рисунок: фашистская каска, со знаком. Кто это сделал? Когда? С какой целью?

       – Бог мой… Да, не может быть!

       – В первом курсе, припрятано было у стенки…

–       Кто-то еще знает?

–       Сказать трудно…

–       Федор Семенович, это, что война?

–       Война уже идет… В огне Испания…

      – А ты хочешь покинуть Алатырь. Ни в коем случае! Такое могут придумать..,

       – Василий Дмитриевич несколько изменил свой голос, изменилось и его лицо.   

       – Ничего, друг мой, просветлеет душа, как бы ни были угрюмые тучи и дожди холодные. Поверь, полегчает на сердце.… надо лишь справиться с нахлынувшими бедами и треволнениями. Надо нам держаться втроем, как и раньше.

_________________

       *     Студенты-друзья Н.В. Овчинников (первого набора – по окончании 3 курса) и П.С. Кулагин (второго набора – 2 курса) оставив учебу уехали в Ленинград, успешно выдержали экзамены и были зачислены на живописное отделение Академии художеств осенью 1937. 

       Василий Дмитриевич, наверняка не знал, на какое время уговорил тогда Федора Семеновича от поездки насовсем, в Москву, но, во всяком случае, трудил-

ся честно и добросовестно еще два учебных года. Главное – выпустил первых выпускников с чувством огромного удовлетворения и радостью.

       Казалось, приступил все с той же вдохновенностью и страстью к новому 1939-1940 учебному году. С большим интересом знакомился с новым пополнением. Шли занятия: месяц, другой…

       Начались надоедливые, моросящие осенние дожди. И, в один такой день приходим, как всегда, на занятия и нет нашего Апостола – дорогого и всеми любимого Федора Семеновича Быкова.

       Говорят, поехал на праздничные дни в Москву, проведать своих старых друзей.

       Прошли и праздничные дни, потянулись вереницей будни, а его нет и нет. Москва, с детства ему знакомая и любимая, вновь приютила его на своей груди. Как оказалось потом, теперь уже на всю жизнь.

       Есть в Подмосковье два города: Раменское и Быково. Они недалеки друг от друга. На погосте первого лежат его останки, а второй со своим названием напоминает нам, что был на этом свете великий и незабываемый художник-гравер Быков Федор Семенович, который занимал в образотворческом искусстве высшую ступень. Его исключительное знание техники гравюры на дереве позволяло ему тонко и виртуозно передать каждую его работу, то ли это портрет, то ли жанровая картина, то ли бесчисленные иллюстрации к книгам.

       Например, какой удивительной силы и красы портрет классика чувашской литературы Константина Иванова.* Только ли этот потрет, а иллюстрации…

       К большому сожалению, я не могу себя причислить к тем, кто знаком со мно

гими творениями нашего замечательного педагога. Но помню один случай, когда готовясь к выставке, посвященной двадцатилетию Октября, Федор Семенович сделал портрет Сталина. Мы студенты – первые зрители, восторженно приняли эту, без преувеличения, ювелирную работу. Да, все же, портрет не был экспонирован.  Потом ходили разные догадки,  пересуды,  но конкретно никто не давал

____________________

       *     Иванов К. В.  (1890-1915)  поэт,  переводчик, педагог,  классик чувашской поэзии.

ясного ответа.

       Теперь, по истечении десятка и десятка лет, я прихожу к выводу, что наверняка причиной послужил неудачный фон, выбранный для такого парадного портрета. Ведь, в ту пору, Федор Семенович мог «заработать» весьма неприятную вещь…

       Чтобы такое не случилось, возможно, а его с необыкновенной приверженностью любил и ценил Воронов, подсказал ему: лучше сделай, дорогой мой, современный пейзаж или иллюстрацию к поэме «Нарспи»* по рисункам… нашего момосквича. Вполне такое могло быть.     

       Предложенные работы Федор Семенович действительно сделал. Между прочим, они экспонировались на выставке.

       Получил ли он от этого удовлетворения?

       Трудно сказать…

       Да, давно это все было.… Вот, сижу теперь и потихоньку разбираюсь в исписанных страничках и «клацаю» черепашьим шагом на машинке. Мысли меня опережают. Вспоминаются чередой всё те же тридцатые годы.

       Алатырь…, дом на Троицкой… Федор Семенович Быков…

       Прости, дорогой читатель, последовательности маловато в моих воспоминаниях. Может быть, кое-где попадаются и повторы. Думаю, не беда.

       …После кубов, цилиндров, конусоподобных вещей, фруктов, овощей, корзинок, разноцветных или однотонных драпировок на уроке рисования – головы Давида – энную копию с копий, но мы не принимали ее как второсортное произведение искусства, приступили рисовать именно ее.

       Будто все ясно: это трамплин до сложнейших постановок в будущем. Как мы справимся с гипсовой моделью – зависит переход до живой натуры. 

Шли дни, шли академические уроки, но Давид не поддавался. Кажется, все наши почти двадцать однокурсников, никак не могут преодолеть первый барьер – завладеть характером модели, воплотить ее основные черты. Что и говорить, достаточно долго пришлось нам мучиться над рисунком. Сделать настоящего ____________  

      *¹   Поэма К. Иванова «Нарспи» с иллюстрациями Ф. Быкова издана в Москве в Госиздате в 1940 году тиражом 7000 экземпляров.  В книгу вошли  портрет поэта и шесть гравюр – «Пастушок», «Встреча», «Свадьба» «Бегство», «Преступление», «Сцена в избе».           

Давида удалось не сразу и не всем.

       Почему-то наш новый преподаватель по рисунку Александр Федорович Мясников пропустил несколько уроков. Болел, что ли? Тогда, как бы на помощь приходил Федор Семенович.

       Он же садился за подставку и не исправлял рисунок того или иного студента, а останавливался около постамента с головой Давида и рассказывал, как осуществил Микеланджело свою статую, олицетворяющую свободу родного города Флоренции.

       Помнится, однажды Федор Семенович рассказал стоя у Давида про интересный случай.

       – Недавно, мои московские друзья поведали мне, почти невероятное, из твор

ческой жизни Веры Игнатьевны Мухиной, – добродушно начал он свой рассказ. – Скульптор, работая над статуей «Рабочий и колхозница» для Международной выставки в Париже, предложила в качестве материала не мрамор, не бронзу, а … нержавеющую сталь. Да.., да дорогие мои, именно сталь!

       «Что вы, ни в коем случае! – запротестовали многие, которые имели отношение к выставке. – Это же прямое нарушение классической формы…»

       «Молодец, Мухина»! Отстояла свою идею, но перед этим, для доказательства, предложила отлить микеланджеловского «Давида» из стали. Она чрезвычайно любила великое произведение итальянского гения, всю жизнь училась у Микеланджело.

       Была отлита голова «Давида». И те, кто стоял в противниках – был ошеломлены. Впечатление было потрясающим. «Давид» смотрелся волевым и стойким, а смена оттенков от положения света производили что-то новое, незнакомое, что-то сказочное…

       – Юные мои друзья! – обратился уже Федор Семенович, спокойным тоном. – Пройдут годы и вы оставите стены этого Дома на Троицкой. И я советую вам, никогда не забывать нелегкую работу над рисунком головы «Давида». Она вам пригодится, очень пригодится.

       Давид… Кто не помнит, особенно, те, кто в юности имел хоть какое-либо отношение к изобразительному искусству или просто был неравнодушен к нему – великому творению великого Микеланджело.

       …После Алатыря, мне посчастливилось еще дважды встречаться с этим шедевром мирового искусства. Первый раз, уже после войны, в 1948 году в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина в Москве, в так называемом Итальянском подворье. Правда, это был только слепок. Второй раз – в самой Флоренции, на родине сотворения статуи – Гиганта.

       Это произошло в ноябре месяце 1977 года, на главной площади города перед дворцом Синьории.*

       И, все трое, как живые!

       Стоим мы на пьяццоалле  Микеланджело,  совсем не кстати моросит осенний

дождь, и от радости и счастья, сверлим глазами с ног дог головы Давида и стоим в

глубоком безмолвии.

       Мы, это киевские художники: Виктор Бабенцов,*¹ Владимир Черников,*² Сергей Репка*³ и я – автор воспоминаний.

       Как мы тут оказались? Киев и Флоренция города побратимы. По сердечному приглашению итальянских друзей, находимся у них в гостях…

       Когда мы оставили площадь имени славного мастера, я спросил у своих спутников:

       – Почему же вы молчали, не проронили ни слова перед Давидом?

       Объяснение было самое простое.

       – Каждый из нас вспоминал свою первую встречу с ним, – сказал немногословный Владимир Михайлович. – Разве вы про что другое думали? Конечно же,  нет. Было так, вначале мы узнавали о Давиде, а потом только о самом Микеланджело. Так, возможно, было и у вас?

       – Далеко, предалеко от Флоренции, – стал я рассказывать о себе. – Не поверите, можно сказать в глуши, есть миленький городок на стремительной реке Суре, под названием Алатырь. Слыхали?

       – Боюсь даже, что-то сказать…

_________________

        *      Во Флоренции еще два «Давида»: один – оригинал в Аккадемии художеств, другой – на площади имени Микеланлжело – П.Ч.

       *¹   Бабенцев Виктор Владимирович, род. в 1921, живолписец, график, мастер тематической живописи, портрета, пейзажа, заслуженный деятель Украинской ССР.

       *²     Черников Владимир Михайлович (1918-1992), заслуженный художник Украинской ССР.

          *³    Репка Сергей Никанорович, род. в 1944, украинский художник.

       – Для меня и десятки – десятки ребят он был маленькой Флоренцией. Это – действительно так.

       – Я думал, вы киевской или харьковской школы, – с трудом произнес Владимир Михайлович.

       – Институты мои остались на фронтовых дорогах, к большому сожалению… А Алатырь – буду помнить всю жизнь! Картинный городок. Правда, его не найдешь на любой географической карте, хотя и основан он Иваном Грозным, во время похода на Казань.

       – Как вы туда попали?..

       – Было там  художественно-граверное училище.  И был в нем замечательный педагог и незаурядный гравер, классик гравюры на дереве, милейший Федор Семенович Быков. Были у нас студенты отовсюду, два парня приехали из Украины. Хорошие, такие ребята…

       Надо же, позвали на автобус – ждут хозяева на новом месте, кажется, в мавзолее великих итальянцев – в базилике ди Санта. Короче, я не успел рассказать киевлянам о своих друзьях по училищу. Возвратились в Киев – тоже не нашли случая, для того чтобы встретиться и просто перекидываться словами, одолели будни и работа. Пусть уже простят…

       Воспоминания, воспоминания…

       Выше я упомянул о второкурснике Петре Белове, о котором была напечатана моя короткая заметка в республиканской газете «Чаваш Коммуни». Он был моим земляком. Встреча с ним в училище была желанной и радостной. Фактически мы друг друга знали раньше, через двух поэтов – Кестюка Кольцова* и Степана Аслана*¹.

       Однажды он подарил мне свою фотографию, с лаконичной надписью: «Тов.(арищу) Пете от Петра Белова 7.Х.39» и подпись. Кажется, что он тогда уходил в армию. О дальнейшей судьбе не могу сказать ничего.

       Хочу привести три заметки, напечатанные в Алатырской районной газете «Ленинский путь», которые я писал, будучи студентом – первокурсником. ______________

        *     Кольцов Константин Михайлович (1916-1943), поэт, журналист, член СП СССР с 1962 (посмертно)

        *¹   Аслан Степан Степанович (псевд., наст. фамилия Степанов) (1917-1980), прозаик, сатирик, член СП СССР с 1956 г.  

       12 декабря 1937г.   Кружок по изучению истории искусств.

         «В художественно-граверном училище организован кружок по изучению истории искусств. Руководитель кружка – преподаватель живописи тов. Михайлов П.М. очень интересно проводит занятия, которые студенты посещают с большой охотой. Темой последнего занятия кружка была жизнь и творчество художников Рембрандта и Левитана. На следующем занятии руководитель кружка расскажет о творчестве знаменитого итальянского художника Рафаэля».

 

       4 февраля 1938г.    Хорошая стенгазета.

       «В художественно – граверном училище два раза в месяц выпускается стенная газета «Палитра». Редактор газеты Тюрин Александр очень хорошо оформляет ее. В этом ему помогает актив, имеющийся при газете. Сейчас редколлегия готовит номер к двадцатилетию Рабочее – Крестьянской Красной Армии и Военно – Морского флота». 

 

       6 февраля 1938г.     Коротко.

       «В художественно – граверном училище организован драматический кружок, руководителем которого работает тов. Пахомов А. Сейчас готовиться пьеса ко Дню Красной Армии и Военно-Морского Флота»

 

       В этих заметках упомянуты три товарища из училища П. Михайлов, А.Тюрин и Пахомов.

       Какой же он был наш преподаватель Петр Михайлович Михайлов?*

       Симпатичный стройный мужчина, с непослушными черными волосами, прибором направо. Может быть, лет 25 или 28 было ему. Чуваш. Не помню, в каком городе получил художественное образование, чуть ли не в Пензе? Он был, как бы внешне спокойным, но энергичным и вдохновенным молодым человеком. Всегда находился  рядом с  нами  и с блокнотом  в руке.  Рисовальщик был отмен-

ный! Рисовал – превосходно. Особенно здорово удавались ему рисунки – дружес-кие шаржи. Как сегодня помню, на Новый 1938 год, склеив несколько листов ватмана размером на всю стену, (от стены и до стены), нарисовал, сделал дру-жеский шарж на всех студентов и преподавателей, идущих к Новогодней ёлке. Конечно же, на этом большом рисунке главным действующим лицом был наш мо-

____________

        *   Михайлов Петр Михайлович (1906-1939) , воспитанник Московского изоучилища памяти 1905 года, преподаватель живописи, рисунка, истории искусств, скончался в декабре.

 

гучий и лучистый  Федор Семенович Быков.  Это был  изумительно веселый  и праздничный рисунок. Сохранился ли он, хотя бы один из листов ватмана? Едва ли… Фотолюбителей среди нас тогда не было, чтобы сделать репродукцию.  Лишь сохранился в памяти живых еще студентов...

       А дорогой наш Петр Михайлович, которого тепло проводили мы поздней осенью 1939 года в Кисловодск, для санаторного лечения, не возвратился оттуда. Получили печальную телеграмму, что он там внезапно скончался и похоронен, со всеми почестями, на отрогах Кавказских гор…

       О нашем товарище Александре Тюрине* я, к сожалению, не слышал ничего. Может быть, сгорел в огне войны, как многие другие?

       Что сказать об Александре Ивановиче Пахомове – человеке великой и горькой судьбы?

       После войны, а войну я закончил в Берлине и расписался на стене рейхстага, в году сорок шестом или позже, по редакционной командировке, посетил немецкий городок Цейтхайн. Там стояла одна из частей нашей прославленной танковой армии. Со мной был корреспондент и молодой поэт Марк           Григорьевич, москвич, гвардии старший лейтенант. Он, оказывается, прекрасно знал известного русского писателя Степана Злобина,*¹ автора романов «Салават Юлаев» и «Остров Буян» – мученика немецкого концлагеря Цейтхайн.

       Гвардии старший лейтенант признался мне, что он задумал написать о своем соседе по квартире в довоенное время большую книгу.  Поэтому тут ему все интересно, смотрит, изучает, спрашивает у танкистов всякие подробности.               

       Как я заметил, Марк Петрович довольно много знает, даже называет немало фамилий узников, которые мучились и гибли в этом аду, но не сдавались.

       И вот, я слышу: Пахомов… То ли мне показалось…

       Возвратились мы  в редакцию. Марк  Петрович мне говорит:  сделай мне гра

_____________________     

       *     Тюрин Александр Иванович (1921-1997), студент художественно-граверного училища второго набора (1935-1939). Был призван в Кр. Армию, служил в войсках связи в Монголии. Преподавал рисование в Батыревском педучилище (1946-1954), после его реорганизации возвратился в Алатырь. Учитель рисования и черчения в школах города. В 1970-1980 гг. организатор, первый директор и преподаватель Алатырской детской художест-венной школы, тем самым возобновил основы изобразительного искусства для подрастающей молодежи, продолжив традиции своего учителя Ф.С. Быкова. После выхода на пенсию – художник-оформитель на ж.д. транспорте – ст. Алатырь и 18-й дистанции пути.

       *¹    Злобин Степан Павлович (1903-1965), русский советский писатель, лауреат государственной премии СССР, автор романов: Салават Юлаев» (1929), «Остров Буян» (1948), «Степан Разин» (1951), «Пропавшие без вести» (1962)

вюру об узниках. Я вышлю ее Степану Павловичу…

       И, произнесенное моим другом слово «гравюра», неожиданно напоминает мне десятилетнюю давность, Алатырское художественно-граверное училище. Я вспоминаю вихрастого русского парня, в круглых очках светлой оправы. Да, был Саша Пахомов. Неужели он? Война на лица не смотрит. Все может быть…

       Где-то, вначале семидесятых, я приезжаю в Чебоксары. В районе гостиницы «Чувашия»  встречаю русского писателя Николая Стурикова.*  С ним рядом муж- чина в затемненных очках.

       – Знакомимся… Ты кого-нибудь помнишь из Алатырских художников? – спрашивает Коля, представляя мне своего товарища.

       – Саша! Родной мой!

       Мы крепко-накрепко обнялись. Что-то лепечем, сквозь слезы вспоминаем училище, Федора Семеновича, ребят из первого потока, из последующих курсов.

       Саша не любит о себе рассказывать. Но все же, кое-что я узнал из его трагической судьбы. В 1939 его призвали в армию. Служил в Западной Белоруссии. 22 июня 1941 принял первый бой, тяжелый, кровопролитный. Сражался недолго, а тут – ранение… Догадался лишь тогда, когда пришел в сознание. Кругом немцы и собаки. Так, вскоре оказался и надолго за колючей проволокой в немецком концлагере Цейтхайн. Там встретился с мужественным человеком, писателем Степаном Павловичем Злобиным, организатором подпольной организации в лагере. И, невзирая смертельной опасности писатель писал воззвания, сводки с фронтов, а Саша Пахомов*¹ делал зарисовки зверств фашистских палачей, рисовал карикатуры на них. В неимоверно тяжелых условиях, ему все же удалось сохранить часть

своих работ, а их почти около сорока рисунков.

       – Спасибо, Родине. Она меня освободила. Я живу! Живу в Сочи, учу детей, молодежь, – сказал Саша, обнимая как вначале, крепко.

_____________

      *     Стуриков  Николай Андреевич (1918-1998), писатель журналист, переводчик, член СП СССР с 1967. С 1936 сотрудник редакции газ. «Кр. Чувашия», с 1939-1953 служил в Сов. Армии, участник Вел. Отечеств. войны, в 1948-1959 спецкор газ. «Красный воин», в 1953-1967 сотрудник «Сов. Чувашия», затем «В лесах Чувашии»                

        *¹       Пахомов Александр Иванович (1918-1975), одноклассник Тюрина А.И. по Алатырскому художествен-но-граверному училищу (1935-1939). Оказался в плену в первый месяц Вел. Отечеств. войны. Узник лагерей под Минском, Остров Мозавецк (Польша), Цейтхайн (Германия).  После освобождения и службы в армии, проживал на родине в селе Порецкое. С 1952 года в г. Сочи, учитель рисования и черчения в школе; организатор, первый ди-ректор и преподаватель Сочинской детской художественной школы (1967-1973), затем лишь преподаватель.

 

       – Помню, как ты о нашем драмкружке пропечатал в газете. Видишь, артист не получился… А ты как, где обитаешь?

       – Почти пять лет протрубил в группе войск в Германии. Был в «твоем» Цейтхайне. С 1950 года на Украине. Живу в Киеве. Работаю в редакции республиканского журнала «Украина», главным художником, пописываю… Остальное расскажет наш Николай Андреевич. Он все знает, даже как я был во Вьетнаме…

       – Что, воевал?        

       – Спец командировка, – сделал номер журнала, посвященный героическому народу Вьетнама

       – Молодец, Петушок! Повидал Восток… –  сказал Саша, пристально посмотрев на меня, прямо в глаза. – Небось, ты был там как свой?

       – Было и такое, принимали меня за своего, – и, рассказал про два случая, которые действительно произошли на дорогах Вьетнама, а потом, не скрывая свое восхищение, сказал, – народ изумительный, просто сказочный добродушный…

       Стуриков, до этого молчаливо слушавший наш разговор с Сашей, ласково сказал:

       – Восток, конечно, Восток, но, разрешите, поправлю – Юго-Восток в большой Азии.

       …Возвращаясь снова к воспоминаниям о Цейтхайне, я рассказал Саше Пахомову, как мой фронтовой друг и талантливый корреспондент и поэт собирался написать книгу о Степане Злобине и боевых братьях по оружию, но не успел, скончался совсем молодым.

       В свою очередь, Саша сообщил мне, что их, как он выразился: героический полководец, все же написал двухтомную книгу «Пропавшие без вести». У него были новые интересные замыслы. Хотел вернуться к ранее начатым романам. Увы, смерть, постигшая 14 сентября 1965 года, не дала осуществить задуманное.       А через год не стало нашего Федора Семеновича Быкова. Умер колдовской силы гравер, учитель правды и добра, и просто человечнейший человек, можно сказать, в Москве, купеческом городе Подмосковья Раменском.

       Земля родная пухом, обоим светлым людям!

       – В Чебоксарах с кем-нибудь встречался? – поинтересовался я, тут Овчинни-ков, Сизов – помнишь его, такой низенький, тихий и все время, как-бы свернувшись калачиком на стуле, все рисовал, рисовал? Саша Родионов – работает в пединституте. Видел Витьку Жиляева. Правда, давно, после войны. Петя Кулагин был на Украине, в ансамбле бандуристов. Где сейчас, не знаю. Ни звонка, ни самого?.. Нина Боровая в Доме народного творчества, воспитывает самодеятельных художников.

       – Ох, ты! Память у тебя отменная… – удивился Пахомов. И тут же, тяжелова

то вздохнув, сказал, –  сегодня еду в Алатырь. Может быть, на обратном пути по-

буду.… Приезжай, в Сочи! С семьёй… Договорились?

       Вот такая встреча состоялась у меня, через много-много лет, с Алатырским другом в Чебоксарах. К большому сожалению, она оказалась последней. Член президиума городского комитета защиты мира, преподаватель детской художественной школы города Сочи Александр Иванович Пахомов погиб при невыясненных обстоятельствах 17 марта 1975года. Узнику и герою Цейтхайна было тогда 57 лет. Мог бы еще жить…

       «О моя юность, о моя свежесть!» – писал уже в зените славы Николай Васильевич Гоголь.

       Да, ко всем приходит такая пора и у всех бывает она по-разному, словно как в природе: то дождь, то снег, то мороз трескучий, то жара невыносимая, то нежность лунного света, то тепло дневного солнца.

       Сколько было в училище юношей и юниц? Много! Одних помню, имена других стерлись из памяти.

       Но тех, чьи имена до сих пор крутятся в голове, постараюсь вспомнить на этих страницах. Это мой долг. Может быть, кто-то вот так, в числе других, вспоминает и меня, рассказывает кому-то. Возможно, и нет, и нет беды. Я прощаю ему. Но сам, хоть одним словом, хоть двумя – все-таки расскажу о нем.

       Про кого-то я, вероятно, уже вспоминал выше. Пусть…

       Был, например, на первом курсе Александр Великов. Чуваш. Не то из Шумерлинского района, не то с Красночетайского района. Упитанный. С круглым ли-цом, на котором и глаз не видно. Звезд с неба не хватал, но старался… В восьми-десятые годы, совершенно случайно, я услышал о нем, что он служит в Мини-стерстве Обороны, чуть ли не в отделе кадров. Конечно, не художником.

       Василий Бибуков, чуваш. Тихий себе, спокойный и рослый парень. Учился прилежно. В газете «Чаваш Коммуни» – это уже зимой 1941 года, я напечатал заметку, в которой он вспоминается с хорошей стороны. Вместе с ним упомина-ются Алеша Трофимов, Афанасий Гурьев и Галина Новикова.

       В той же газете, в номере за 27 мая 1941 года, была опубликована заметка «Хорошие примеры», написанная Г. Мытиковым и В. Лазаревым, в которой отме-

чены отличные  успехи студентов заканчивающих учебный год  художественного

училища А. Гурьева, И. Бойкова, П. Чичканова.

       Отличные были ребята Афанасий Павлов, Павел Меркурьев* – прекрасный рисовальщик лошадей, после войны жил и работал в Канаше. Павлов – участник Великой Отечественной войны. Ему пришлось пережить много горя в немецком плену.  Он был освобожден наступающими частями Красной Армии и направлен в 1-ю гвардейскую танковую армию. И надо же, в нашу армию, где я большую часть своей фронтовой жизни провел именно в ней и вместе с гвардейцами-тан-кистами участвовал в боях за освобождение Украины, Польши, в битвах на немецкой земле, взятии Берлина…

       Это уже было после войны, в Германии. По командировке редакции армейской газеты я был направлен во 2-ой гвардейский Прикарпатский танковой корпус для сбора материалов о героях сражений. Побывал в прославленных бригадах и частях. Познакомился с интересными войнами. Хозяева пригласили меня в солдатский клуб.

       Клуб светлый, просторный, красиво оформленный. На одной стене висят недурственно написанные маслом картины. В основном портреты. Но есть еще несколько вещей – пейзажей, наполненных, очень зримо, с фронтовым  мотивом, где танкисты, боевая «тридцатьчетверка» и природа умело, слиты в разные композиционные решения. Правда, они не завершены, а лишь эскизно намечены беглыми  и широкими мазками. При всем этом приходишь к выводу – стоит ли писать дальше? Когда они берут за душу, все твое внимание. Вот она сила искусства!

_____________      

       *   Меркурьев Павел Меркурьевич  (1918-2001), в 1936-1939 учащийся Алатырского художественно-гравер-ного училища, призван в Кр. Армию (1939-1946), участник Вел. Отечеств. войны. В 1946-1948 гг. продолжил учебу в Чебоксарском художественном училище. Преподаватель Канашского педучилища (1948-1981). Член СЧХ (Союза чувашских художников) с 1993. Заслуженный работник культуры Чуваш. Р-ки.

       – Откуда такое богатство? – спрашиваю я.

       – Это наш художник, Павлов!.. – с гордостью ответили офицеры.

       Я попросил товарищей, организовать мне встречу с художником, после того как они высказали: Павлов – сын чувашского народа. Но, увы, они не смогли  меня познакомить с ним, так как он оказался демобилизованным…

       Однажды, через много-много лет, я находился в Чебоксарах. Не помню точно, что было тогда,  вероятно съезд писателей.  Подходит ко мне молодой поэт Борис

Романов* и говорит: «Я зять художника Павлова, с которым вы в тридцатые годы учились в Алатыре у знаменитого гравера Быкова, Федора Семеновича. Тесть очень рад, что вы живы – здоровы и передает вам сердечный привет».

       Я был просто ошеломлен и бесконечно радостен. Романов рассказал, что его тесть некоторое время служил в той армии, в которой мне довелось служить большую часть фронтовой и после военной жизни, и где случайно познакомился с его художественными работами…

       Среди моих однокурсников надо же вспомнить Александра Петрова (Романова) – моего односельчанина, о котором уже писал выше. Проучился он недолго. И в первый же год учебы, не выдержав тяжести студенческой жизни, возвратился домой. Вскоре был мобилизован в Красную Армию. Перед Великой Отечественной войной служил в белорусском городе Пуховичи в звании младшего сержанта. Имел несколько прыжков с парашютом. Как рассказывал, во время каждого прыжка вспоминал наш прыжок в Алатыре с парашютной вышки. На войне получил тяжелое ранение – потерял левую руку. К художеству так и не возвратился. Жил в родной деревне.

       Непродолжительным было и учение Ивана Стрежнева – родного младшего брата Володи  Стрежнева  в училище. Он,  конечно,  чрезвычайно был  влюблен  в

авиацию. Трудно сказать, где он больше находился, в художественно-граверном училище или в аэроклубе? Однажды нас, примерно, пятерых ребят потащил в  аэроклуб. Медкомиссия меня забраковала, как других – уже не помню. А Ивана – крепыша-дубовичка, взяли в армию. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

____________

        *     Романов Борис Александрович (1947-1982), поэт, член СП СССР с 1979. Учитель, журналист, старший редактор Чебоксарской студии телевидения.

       Помню, был чернявый, широколобый и губастый парень по фамилии Чернов. Скромный, тихий себе студент. Говорили, что нарком просвещения Чувашской республики Е.С. Чернов приходится ему дядей. Мы даже просили его заступиться за Федора Семеновича, когда у него отобрали учебные часы по гравюре. Написал ли он к своему дяде по этому вопросу, не могу знать, но нарком, через некоторое

время,  был  освобожден от  занимаемой  должности и…  репрессирован. Кажется,

выбыл и наш студент Чернов.

       В училище у нас были и свои «хетагуровки» – очаровательные девушки, которые учились очень прилежно. Понятное дело, успехи сопутствовали не всем

одинаково. До сих пор перед глазами – Соня Осокина,* из Красноуфимска. Самая старшая среди них. Черненькая, красивая, будто цыганских кровей Серафима Мосолова*¹ – чувашка, из приволжского Сундыря, с длинными косами в конце бантиком. Училась очень старательно и хорошо. Розалия Ермолаева*² – из Каза-ни, тоже с длинными косами, но светлыми, словно крашенными под спелую пшеницу. В изобразительном искусстве она достигла значительных успехов. После нашего художественно-граверного училища она окончила еще среднюю художественную школу при институте имени И.Е.Репина, по мастерской народ-ного художника Б.В. Иогансона.

       Была вмести с ними светловолосая, как тростиночка, тоненькая Нюша Калмыкова, кажется из самого Алатыря, дружила она с Соней Осокиной. Помнится,  что студент из первого набора Женя Канов*³  был  весьма  неравноду-шен  к  ней.  Но война,  которая  разразилась,  разрушила их планы.  Рыжеватый  и

симпатичный Женя да еще талантливый, успешно занимавшийся в Московском художественном институте имени Сурикова, встал на защиту Родины и не вернулся с поля боя. В 1948 году, в Чебоксарах, я встретился с его отцом и мы _________________

          *      Осокина Софья Павловна (1916-1990), художник по текстилю, член СХ СССР с 1967, художник по тканям Ташкентского текстил. комбината (1941-1959), худ по тканям, зав. художественной мастерской отделочной фабрики ЧХБК (1959-1972).

          *¹    Мосолова Серафима Григорьевна – проживала в Абхазской АССР Грузинской ССР.

       *²   Ермолаева Розалия Павловна  (1920-2004), живописец, заслуженный работник культуры Чувашской АССР и Российской Федерации, преподаватель и директор Чебоксарского художественного училища (1948-1991), член СХ СССР с 1961, председатель правления СХ ЧАССР (1964-1967).

         *³   Канов Евгений Григорьевич, род. в 1919 г., сын директора типографии г. Алатыря. Принят в художе-ственно-граверную школу без экзаменов, как особо одаренный (1934-1938).. Выпускник I-го набора. Призван на фронт в московское ополчение из института.

долго разговаривали, вспоминали многих и многих ребят из училища. Конечно же  и про Женю, которого я хорошо знал и уважал от души. Отец подтвердил, что отношения сына с Аней были самые светлые и близкие.

       Говоря о наших прелестных девушках, которые смело, вступали в большое изобразительное искусство, хочу сказать, что о них я в 1941 году в весеннем  номере  женского журнала «Есхерараме»  («Труженица»)  напечатал материал под

названием «Молодые художницы». В нем помимо текста есть еще фотографии де-вушек – студенток,  сделанные  И.Ф. Кудрявцевым*, будущим  известным  чу-вашским скульптором. На снимках запечатлены: А. Калмыкова, В. Чукланова, Л. Малышева, М. Бурмистрова, К. Коршунова и С. Мосолова, а также репродукция с 

рисунка К. Коршуновой «Василиса»…

       Я знал, что Соня  – теперь уже Софья Павловна Осокина проживает в Чебок-сарах и является признанным талантливым художником по тканям и участницей многочисленных выставок, в том числе и персональных, но встретиться с ней всё не удавалось.

       В 1988 году встреча наконец-то состоялось! В художественной галерее, в Чебоксарах. Это были незабываемые часы воспоминаний о далеком прошлом – о пребывании в городе Алатыре, под сенью волшебника гравюры Федора Семено-вича Быкова.

       Софья Павловна была  такая же, хороша собой, с ладным станом, жгучими глазами, с едва заметной усталостью. Хотя, возможно, не вправе я, открывая их вечную женскую тайну – ей было тогда семьдесят два года. Немало.

       – Пусть из меня гравера не вышло,… – искренне призналась она. – Но гравюру я любила безмерно и люблю по сей день. Если бы Федор Семенович продолжил работать еще пару лет, он куда больше раскрыл наши способности. Но… не дали ему.

       Я не стал выяснять, кто же тогда перешел ему дорогу, потому что сам до сих пор помню то драматическое время, возникшее в училище. Еще сохранились в памяти его добросердечные слова: «не пренебрегайте гравюру, у вас большое будущее в ней…». Когда я ей сказал, что живу на Украине, она живо заинтересо-валась: а не знаю ли я о бывших наших студентах, приехавших к нам в Алатырь, а также о судьбе Григория Львовича Руднева?

       Выше я уже вспоминал, что со мной вместе учились два парня из Украины, из самой знаменитой Диканьки. С первых дней подружился с ними. Откуда нашлись нити дружбы? Мой отец, в свои молодые годы, долгое время жил на Украине. Ра-

ботал на шахтах, был хлеборобом на таврийских степях. В 1921 году возвратился

домой, с необыкновенным багажом – знанием изумительных украинских народ-ных песен. Очень сожалею, в моей детской памяти сохранилась всего-то одна песня, может быть потому, что больше других отец любил именно эту песню:

 

Ой по горi, ой по горi

Вiвчар вiвцi зганяэ.

Вiвчар вiвцi зганяэ

Та на хлопцiв гукаэ:

«Ой ви хлопцi-молодцi

Перекажiть дiвонцi,

Перекажiть дiвонцi

Що в червонiй плахтоньцi,

Нухай мене та й не жде,

Нехай замiж iде».

  

       Во время знакомства, я спел им эту песню. И они восторженно приняли такую приятную неожиданность.

       В 1939 году, когда чувашские поэты, впервые задумали издать шевченского «Кобзаря» на родном языке, я также захотел участвовать в этом благородном деле. Моим душевным желанием было тогда преподнести украинцам еще одну неожиданность – своеобразный подарок от всего сердца.

       Война разрушила все добрые мечты и чаяния. Растерял я и своих замечатель-ных друзей и товарищей по училищу. Многие, очевидно, сложили свои головы в прошедший войне. Но некоторые – живы и обнаруживались почти внезапно.       Судьбе было угодно, что с 1950 года  я  живу на Украине.  Здесь часто стал заду-мываться: где же мои диканьковские друзья? Неужели их нет? Если бы были, откликнулись, ведь почти в каждом номере нашего журнала появляется моя фамилия. Думаю, что они же небезразличны к прессе: читают газеты, журналы?

_____________

          *      Кудрявцев Илья Фёдорович  (1908-1968), скульптор, член СХ СССР с 1950, автор памятника К. Иванову в Чебоксарах (1952)

       Вот так пролетели семь лет. А в душе и не исчезает память о своих приятелях бурной и вольной юности, как говорил Николай Васильевич Гоголь.

       Однажды, мартовским днем 1957 года, приглашает мой редактор к себе в кабинет.

       – Вам что-нибудь говорит: Беспалый Дима, Дмитрий, Дмитро? – негромко спросил он.

       Я внимательно смотрю на него: на лице – радость, в руке письмо.

       – Неужели Дима! Из Диканьки?..

       – Тут написано из Чернухи.

       – Это – он! Боже мой – через двадцать лет нашелся!

       Привожу эти два письма – редактору и мне, дословно.

 

«Уважаемый тов. редактор!

 

         Очень прошу Вас передать вложенное мной письмо для художника Петра Чичканова – друга моей юности, с которым я не встречался почти двадцать лет.

         С уважением и просьбой Д. Беспалый.»

«23.III.57г.

 

Уважаемый товарищ Чичканов!

 

         В годы моей юности, увлекшись одним из видов графики – гравюрой на дереве я, бросая поля и сады Украины, уехал в Чувашию, на берега Суры, в никем и нигде не упоминаемый, разве что в «Истории пугачевского бунта» да с именем Степана Разина город Алатырь – к Федору Семеновичу Быкову – виртуозному мастеру гравюры.

         Три года я учился в Алатырском художественно-граверном училище и одним из друзей моих был Петя Чичканов – начинающий художник и поэт. Если Петя Чичканов и художник Петр Чичканов, чьи рисунки я так часто вижу – одно и то же лицо – я надеюсь получить ответное письмо.

         Если это Вы – вспомните Алатырь, общежитие на втором этаже, против базара, наполненного яблочным ароматом, парашютную вышку с пожарной каланчи, товарищей – Витю Жиляева, Коблова, Трофимова, Нюшу Калмыкову, Симу Мосолову, Розу Ермолаеву – вспомните и, я верю, в груди что-то дрогнет, Вы улыбнетесь и станет легко-легко, как в годы беззаботной студенческой жизни.

         Вспомните горячего, неистового украинца Диму Беспалова, автора нашумевшего письма в Президиум Верховного Совета Союза ССР. Вспомните и ответьте – Вы ли это или нет. 

         Крепко жму Вашу руку. С горячим приветом Дима Беспалый. Адрес: Полтавская область. г. Чернухи, Дом культуры, художнику Дмитрию Беспалому».  

 

       Я, конечно, поделился со своей радостью, что нашелся друг моей юности. Рассказал о нашей студенческой жизни, о Диме,  что был еще один хлопец,  тоже

из Диканьки…

       В морозную зиму 1958 года редактор мне предложил: хочу ли я побывать у своего друга юности? Он едет к своим родителям, которые живут в Зеньковском районе на Полтавщине. Это как раз по пути на Диканьку.

       Как говорят: хлебом – солью принял меня мой друг со своей супругой симпа-тичной Катериной. Два дня погостил я у них. Разговорам не было конца. Он рас-сказывал о себе, я, в свою очередь, про свой жизненный путь. Нелегким оказался он и для меня и для него. Но, для него, наверное, в сто раз хуже.

       С первых дней войны Дима попал в её адское горнило. На его долю выпала тяжелейшая часть военного лихолетья – горечь отступления 1941 года. Где-то под Смоленском он оказался в кольце окружения и, едва живым вырвавшись оттуда, направился домой, на Полтавщину. Жуткие дни оккупации. Только в 1943 году в их край пришла Красная Армия. Он встал в ряды наступающих. В начале был рядовым стрелком, потом его перевели в дивизионную газету. Тут он гравировал на дереве и на линолеуме портреты героев сражений. Дружил с будущим известным украинским поэтом Дмитром Луценко.* Кстати, я был с ним очень в близких отношениях.

       После войны Дима поступил в Львовский полиграфический институт. Шла учеба и в осенние каникулы решил съездить домой, в Диканьку. Когда после побывки, выехал в обратный путь, в Полтаве его арестовали.… Освободился толь-ко в 1956 году, имея первый, но жестокий инфаркт-миокарда. Все же попробовал поработать, но не смог. Жил на мизерную зарплату Катерины.

       Посильную помощь оказывал и я, после посещения его дома. Один раз приезжал он ко мне в Киев. Оставил на память свою линогравюру*¹, книжку о Рембран-

_____________

       *     Луценко Дмитрий (1921-1989), украинский поэт-песенник, заслуженный деятель искусств Украины, лауреат Государственной премии Укр. ССР.    

       *¹    Линогравюра передана П. Чичкановым в фонд Алатырского художественного музея одновременно с данной рукописью.

дте.… Это было 1966 году. А в 1967 году – новый удар инфаркта и он ушел из жизни.     

       В том же году, в апрельские дни, ближе к концу месяца, я получаю письмо из Диканьки. Пишет Федор Марченко – второй друг по Алатырю.

       Вот его письмо:

       «Уважаемый тов. Чичканов!

 

         Во-первых, жму Вам крепко руку и безусловно прошу извинить, что беспокою Вас, может быть это только знакомая фамилия, которая сохранилась в моей памяти, а может быть Вы именно тот Чичканов, с которым в своё  время мне приходилося ходить по классам художественно- граверного заведения в г. Алатыре ЧАССР.

         Еще раз прошу извинить, если я ошибаюсь!

         Уважаемый тов. Чичканов, просматривая респ. /убликанский/ журнал «Украiна» я увидел Ваш рисунок, что и побудило меня писать Вам это письмо.

         Если Вы действительно остались живым после прошлого лихолетья, то с того времени прошло почти 31 год, как мы виделися и возможно один одного и не узнаем. Я тот Марченко Ф. Гр., что в Вашем городе судили. Моя учеба закончилася в «Академии», безу-словно, это благодаря «дорогого» земляка Беспалого Дм. «Пухом ему земля!»…

 

       Я был просто огорошен, когда дочитал до этих страшных слов. Неужели могло быть именно так, а не иначе?.. Как мне помнится, нам сообщили тогда, что Федор Марченко является членом какой-то украинской националистической организации, что будто бы он собирался отправить пальмовые заготовки для гравюры в эту организацию.

       Кто же «выдал» Федора?

       Беспалый?

       Ведь самого Беспалого тоже обвинили, правда, через много лет, что он участвовал в некоей националистической группе, созданной в Львове…

       Да, было время – смутное, тяжелое и не повезло моим друзьям, им пришлось с   лихвой хлебнуть полную чашу горя.*

       Далее Федор Марченко, совершенно не касаясь вышесказанного, от души пишет:

______________

        *     Выше я упомянул о своем посещении в Диканьку зимой 1958 году. Был ли тогда у нас разговор о Беспалым о Федоре Григорьевиче? Наверное, был. Но почему мы не проведали его? Не могу вспомнить, что помешало… – П.Ч.      

         «…Что у меня сохранилися в памяти это вот такие фамилии студентов, как: Стрежнев, Ермолаева Розалия, Осокина, Волков. Если Вы действительно тот товарищ, по национальности чуваш, то считаю, что воспоминание о прошлом, Вас обяжет отозваться на мое письмо.

         На этом еще раз прошу извинить, если я ошибаюсь, если нет, то заранее Вас поздрав-ляю с наступающим большим праздником Первомаем и хотелося, чтоб Вы приехали в нашу древнюю Диканьку. По неточным данным Вы как будто были, или имели желание побывать в Диканьке?

         Когда у Вас появится возможность и желание, то от всей души я Вас приглашаю к себе, на Гоголевщину.

На этом, с уважением Ф. Марченко.

         Диканька, 21.4.1967г.

         Р.S. Прошу не оставлять это письмо без ответа.

 

       Приведу еще отрывочек из другого письма. Кажется, больше он и не писал. Только позвонил по телефону, перед каким-то праздником.

 

«Уважаемый и дорогой Петя»

 

         Позволь тебе от искреннего сердца как наилучше обнять и поцеловать. Пойми Петя мое душевное состояние, когда я читал твою поздравительную открытку с незнакомым почерком и когда разобрался, что это именно писал Чичканов, у меня затряслись руки.

         Уважаемый и дорогой голубчик, богом промелькнули, немного и немного лет, и еще каких тяжелых, 38 лет, как мы с Тобой виделись. Ты пишешь, что Ты помнишь худенькую личность с кудрявыми волосами. Я и теперь худенький, только стал крепеньким, а от кудрявости осталась только седина и то сороки разнесли на гнезда, короче говоря, голова как голое колено, но это не имеет значения, важно чтоб здоровье было на высоте, но его грызут шашели, особенно сердце даёт о себе знать, но я об этом не говорю и за кем иду пою и даже танцую. А у нас, где я живу, часто собираются знакомые, близкие и далекие, ну и самодеятельность организовывается, что аж эхо по роще гуляет.

 

         Так вот Петя, было бы интересно, если бы Ты приехал к нам, в гоголевскую Диканьку. Места у нас живописные, особенно по реке Борокла. Распили бы моего собственного производства вина и медом угостил бы. Я понемногу занимаюсь пчеловодством. Безуслов-но, мед теперь у нас не тот, что во времена Рудого Панька был (герой из повести Н.В. Гоголя – П.Ч.), ныне очень много скверной химии распространился. Ну, это время так диктует.

         В общем, я имею большую надежду, что мы встретимся, может быть, я со своим начальством договорюсь и приеду в столицу и прямо к Вам в гости, правда, я большой деревенский мужик, буду чувствовать в столице как косолапый медведь в колыбели…

         Жду ответа с нетерпением.

         Поверь Петя, Ты своей открыткой перекинул меня в Твой край Чувашию. Как она  мне нравилась…

 

       Это письмо, кажется, был последним. Оно было написано в конце 1974 года, вместе с Новогодним поздравлением. В письме Федор Григорьевич сообщал о желании приобрести маленьких колонковых кистей. Отсюда видно, что он не-смотря  после долгого времени отрыва от изобразительного искусства, не бросил любимое занятие, продолжал работать упорно и плодотворно.

       После этого письма, через какое-то время, состоялся телефонный разговор с ним, в котором было душевное воспоминание о прошлом, больше всего о Федоре Семеновиче Быкове, об Алатырских друзьях и снова сердечное приглашение к себе в гости.

       Побывать в гостях так и не удалось. Конечно, очень и очень сожалею. А потом и писем от него не приходили.… Возможно, и у него сердце отказало. Пусть им обоим вечно земля пухом. Они были добрыми и сердечными друзьями для нас, сыны великой Украины.

 

Групповое фото, на память…

 

       Мои воспоминания об Алатырском художественно-граверном училище, о его первом учителе-директоре, выдающемся гравере Федоре Семеновиче Быкове и о первых студентах подходит к концу.

       Трудно оторваться от всех, о которых уже рассказал или вспоминал на этих страницах. Светлые их образы, к сожалению, остались только в зрительной памяти. Но кое-кто, всё же есть у меня в фотографиях, и это прекрасно. Радует меня безмерно.

       В 1938 году, после окончания первого курса училища, на летнее время, я устроился на работу в редакции Канашской районной газеты «Социализмшάн». С неописуемым подъёмом взялся я за любимое дело.  Писал корреспонденции, печа-

тал стихи. Меня уважали и ценили мои старшие товарищи по перу.              

       …Пролетели три месяца мигом. Заканчиваются каникулы. Я отправляюсь до-

мой, чтобы собраться для поездки на учебу.  Тут, совсем непредвиденное, заболел основательно. До сих пор не знаю, что за болезнь меня прихватила тогда. Единст-венно помню, отец лечил меня народными средствами…

       Уже сентябрь позади. Что делать?

       Сообразительности явно не хватило в моей юношеской голове и я вместо того чтобы вернуться в училище, где меня ждали с распростертыми руками, вернул-ся…снова в редакцию, объясняя тем, что пропустил много времени в учебе и кто простит «прогульщика».

       Но за год, должно быть, немного поумнел, немного повзрослел, возвратился в училище.

       – Возвращение блудного сына!… – сказал тогда Федор Семенович.

       Да, что делать: близок локоть, да не укусишь, ошибка была совершена.

       Но новый  коллектив принял меня добродушно и тепло, как будто я с ним был с самого начала.

       Вот, передо мной групповое фото на память, сделанное в Алатыре 12 марта 1940 года. На нем запечатлены семнадцать студентов. Вместе с нами еще директор и преподаватель со своей женой.

       Перечислю всех, как принято, слева направо:

       I ряд – Иван Бойков, Евгений Табаков, Константин Колесников, Александр Родионов, Александр Судеев;

       II-й ряд – преподаватель живописи, рисунка и композиции Виктор Василь-евич Иванов, его супруга, директор училища, преподаватель графики Иван Тро-фимович Григорьев, Галина Новикова (с 1941г. Бутузова), Анатолий Разумов-ский, Владимир Андреев;

       III-й ряд – Иван Кормяков, Николай Гордеев, Федор Киселев, Анатолий Тро-фимов,  Борис Зенкевич, Сергей Егоров,  Владимир Петров, Петр Чичканов, Арсе-

ний Маевский.

       Многое напоминает мне это фотография. В памяти всплывают многие эпизо-ды из моей прошедшей         жизни.

       Неоднократно встречался я с прекрасным поэтом – фронтовиком Владимиром Грибановым,* который с послевоенных лет жил в селе Порецком,  в колыбели яр-

ких звезд красного письма и на благородной земле Засурья.

       Но так вышло, мы ни разу не сидели рядом  и не вели разговор как я живу, как он. По каким дорогам войны мы шли к Победе и где встретили День нашей Великой Победы.

       Когда писал свои воспоминания про Алатырь и Федоре Семеновиче Быкове, не сразу попалась мне в руки вырезка из газеты «Советская Чувашия» за 1970 год. Оказалась на этой вырезке два материала, интересующие меня. Это о II-м съезде художников Чувашии и про историю одного стихотворения, связанное с именем Грибанова и не только…

       Поэтому привожу его почти полностью: «Свой третий сборник, вышедший в прошлом году в Чувашском книжном издательстве, учитель Грибанов назвал «Наперекор». Одно из стихотворений сборника посвящено Коле Погорелову, партизану отряда «Буря». Вот оно:  

    

                      Где же ты?

 

                  Много есть у меня приятелей,

                  А такого сегодня нет,

                  Чтобы с ним мы сердца не прятали

                  За холодное слово – секрет;

                  Чтобы он помадою лести

                  Не прикрашивал мне лица,

                  Но шагая по жизни вместе,

                  Был б верным до конца:

И в минуты беды, усталости                 

Поддержать друг друга могли,

                  А сияние наших радостей

                 Сделать радостью всей Земли.

                 С ним работал бы я старательней,

                                         Веселей проводил досуг.

  ____________          

           *      Грибанов Владимир Иванович (1925-2005), поэт, переводчик, автор семи сборников, член СП СССР с 1971,  с 1949г. проживал в Чувашии. Заслуженный работник культуры Чуваш. АССР.

      

                 Знаю я адреса приятелей.

                 Где же ты, закадычный друг?

 

У этого стихотворения необыкновенная предыстория.

       … Война пришла неожиданно. Напрасно трое друзей: Володя Грибанов, Коля Погорелов и Женя Табаков выстаивали очереди у райвоенкомата – в армию их не взяли. Молоды, семнадцати лет нет… Через станцию Линейную на Новороссийск отходили наши регулярные части. Женьке повезло: в одном из отступающих полков он встретил дядю, и тот, уговорив начальство, взял его с собой.

       Вскоре Кубань оккупировали фашисты. Комсомольцы Грибанов и Погорелов стали бойцами партизанского отряда «Буря». Здесь в отряде, окрепла и закалилась их дружба. Друзья всё делили пополам – котелок, последний сухарь, патроны…

       … Отгремели победные залпы. Вернувшись домой, Владимир Грибанов почти сразу начинает поиски товарищей по оружию – много неожиданных расставаний было на фронтовых дорогах…

       Как-то пришло письмо, в котором сообщался адрес партизана Погорелова, но имя у него – Евгений.

       Владимир не верил в смерть Николая и не прекращал поиска. Он написал стихотворение «Где же ты?» с надеждой, что читатели помогут найти ему друга. Позднее, когда уже вышел в свет сборник, товарищи сообщили, что якобы родители Погорелова получили на своего сына «похоронку».

       В апреле 1970 года Владимир Грибанов выступил по Всесоюзному радио. Через несколько дней в Порецкое пришло письмо. «Вовка – друг мой! 22 апреля для меня праздник вдвойне. Как всегда утром настроил на передачу «Земля и люди» и вдруг слышу твой голос. Значит, жив ты, чертяка!»

       О своей трудной судьбе Николай рассказывает в письме вскользь. Дважды был тяжело ранен,  однажды основательно контужен,  но всем  смертям  назло вы-

жил. Есть семья, дети, внуки… «Да забыл тебе написать, что я изменил имя  – был

Николай, а стал Евгений. Вот как это произошло. Как-то в бою я случайно встре-тил нашего Женьку Табакова. Его на моих глазах убило. Тогда же и меня тяжело ранило. Выписавшись из госпиталя, в память о друге юности я взял себе имя Евгений»

       … Накануне 25-летия Победы над фашистской Германией Владимир Грибанов и Николай (Евгений – П.Ч.), Погорелов обменялись приветственными телеграммами. Друзья договорились встретиться сначала в Чувашии, затем – у Николая, (Евгения – П.Ч.) в Пензе…

       Я снова беру в руки фотографию размером 22,4 х 16,3 упомянутую выше. На этой фотографии на первом ряду полулежа сфотографирован Евгений Табаков!

       Кто он?! Друг поэта – фронтовика Грибанова и Погорелова, партизана или только случайное совпадение имени и фамилии?..

       В июне месяца 1952 года я получаю письмо из Чебоксар. Пишет мой одно-курсник по училищу, на фотографии он запечатлен четвертым на первом ряду – Родионов Александр Андреевич.

       Строки из письма Саши:

«Дорогой Петя!

Привет из Чебоксар. Узнаёшь, кто тебе пишет?

         Узнаешь ли, кто тебя разыскал? Ну, так вот, это я. Я – Родионов. Помнишь нашу учебу, помнишь нашу дружбу. Конечно, помнишь. Ведь этого забыть нельзя…

         Мы же вместе сидели за одним столом тем же рисунком, за одной и той же живописью, вообще шли по одной дороге.

         Война разлучила нас и замела  следы. Но вот наступила, как прежде мирная жизнь, залечились тяжелые раны, восстановилась мирная дружба. Еле заметные тропы превра-тились в тракты. Нашлись затерянные, в кипучей жизни, старые друзья и товарищи.

         … Между прочим, я о тебе слышал еще как будто в прошлом году. Опишу вкратце. В моем доме был включен приемник. Транслировали из Москвы о том, что на Украине жил и творил свои произведения основоположник чувашской литературы Çеçпел Мишши. Отмечалась дата, не помню какая, но помню то, что украинские поэты и писатели возложили венки к постаменту памятника Çеçпеля. С речью выступил Петр Чичканов. Я сразу представил тебя таким, каким знал, но не знал, как тебе сообщить о том, что я тоже жив, несмотря ни на что. Выжил, будучи участником двух войн – на Западе и Востоке.

         Демобилизовался я из Москвы. Последнее время армейской жизни провел в нашей столице, работал в штабе парада на Красной площади. Вернулся в Чебоксары. Короткое время был председателем товарищества «Художник», потом перешел в пединститут и сего времени. В  институте веду рисование и черчение на факультативном курсе. Женат. Детей нет. Построил маленький домик. Живу как будто нормально. В следующем письме напишу подробности. Пиши также подробно о себе.

Будь здоров, желаю успеха в работе, жизни.

        С уважением и с прежней дружбой:  С а ш а.

 

       В том же году мы встретились с Александром Родионовым. Наши чебоксар-ские друзья – народный поэт Чувашии Педер Хузангай с семьей и писатель Нико-лай Данилов* «потащили» меня с супругой за Волгу. Там и состоялась наша встреча.

       С того времени, правда, не так часто, но когда я бывал в Чебоксарах, встреча-лись мы с радостью и любовью. И разговоров было без конца. Все больше про Алатырь, про Федора Семеновича и Виктора Васильевича Иванова*¹, страстно влюбленного в богатырскую красоту живописи Василия Сурикова. В отличие от преподавателя мы с Сашей, конечно, были камерными. Но, несмотря на это нам бесконечно дороги и близки были его работы, его добрые и искренние советы по живописи, рисунку, композиции и даже по гравюре.

       Да, Виктор Васильевич был золотой человек и классный преподаватель. Сравнивать его с Федором Семеновичем невозможно и не нужно, потому что они были два великана. Самые светлые личности нашего училища в Алатыре. При этом нисколько не умаляю высокие достоинства Василия Дмитриевича Воронова и Николая Александровича Каменьщикова – они были проповедниками на других курсах, не у нас…

       Саша Родионов мне поведал о судьбе Виктора Васильевича и его супруги: в войну они остались в блокадном Ленинграде и там погибли.  

       Будучи в Ленинграде в 1983г., я посетил Пискаревское кладбище и возложил букет красных гвоздик. Это было зимой, и цветы будто горели на белом снегу…                

       В одном из писем Саша Родионов писал, что хотел со мной встретиться в Киеве. Зашел вначале к Пете Кулагину* – солисту капеллы бандуристов Украины и вместе с ним направился ко мне, но меня ни дома, ни на работе не нашел. Очень сожалел, что я в это время гостил в Чебоксарах. Бывает же и так в нашей жизни…

_____________

            *      Данилов Николай Фёдорович (1901-1969), литературовед фольклорист, переводчик, член СП СССР и председатель правления СП Чувашии с 1934 г. С 1939 по 1957 гг. научный сотрудник НИИ ЧАССР.

      *¹       Иванов В.В. (1910-1942) – преподаватель Алатырского художественно-граверного училища с 22.11. 1938 г. до его перевода в Чебоксары, выпускник Академии художеств.     

      *²   Кулагин Петр Сергеевич (1917-1996), живописец, актер-певец, поэт, член СХ с 1961. Учился в художественно-граверном училище (1935-1937), на живописном отделении Академии художеств, откуда призван на фронт. С конца 1970-х гг. жил  в Алатыре, затем переехал в Чебоксары. 

       Теперь и его нет в живых.

       А друзья по Алатырю и Чебоксарам всё вспоминаются и вспоминаются.

       Об Алеше Коблове – моем однокурснике, я упоминал уже выше. Но есть до-полнение.

       Как-то идем мы с Алешей по Венцу и вышли к краю косогорья у железнодо-рожного полотна, он вдохновенно стал декламировать:

 

       В чистом поле, у каменя Алатыря,

       Будит конь Святогора – богатыря;

       Грудью пал на колчан Святогор.

       Ворон по полю плавает…

 

       – Что-то древностью зазвучало?  – интересуюсь я.

       – Стихи не мои, а чуть ли не белоэмигранта, но про наш Алатырь! – ответил живо Алеша.

       – Где раздобыл?

       – Есть замечательный поэт из села Семеновское, величают его Владимиром Алатырцевым. У него переписал…

       После этого – Владимир Алатырцев*, как-бы стал близким, давно знакомым. Я стал с трепетом в душе читать его стихи, появлявшиеся в печати. Купил его первую книжку «Весна в Засурье». С радостью и благодарностью читал его пере-воды из поэзии Михаила Сеспеля – моего любимейшего поэта.

И, что самое незабываемое – мне посчастливилось познакомиться с ним лично. Это было в апреле месяце 1941 года.

       Решили в училище организовать вечер, посвященный Владимиру Маяковско-му, приближалась дата смерти поэта.

       Владимир Алатырцев тогда или учительствовал, или сам учился в учитель-ском институте.  

       Пришел я к нему. А он такой светлый, с открытым добродушным лицом, лу-чистыми голубыми глазами.

         Я робко рассказываю о цели своего прихода.

____________

       *    Алатырцев Владимир Иванович (1908-1964), поэт, переводчик, журналист, член СП СССР с 1941. В 1931-1939 преподаватель в школах Алатырского р-на, 1939-1941 преподаватель ЧГПИ. С 1958 жил и работал в Риге, возглавлял секцию русскоязычных писателей СП Латвии.

        – Так вы из художественно-граверного училища? Федора Семеновича знали? – словно на машинке отпечатал свой вопрос.

       – Да, в Алатыре, в тридцать седьмом, у него стал учиться, – все также робко говорю.

       – Как же вы не уберегли его и так легко отпустили?! А теперь, небось, жалеете?.. В свое время, не смогли удержать Степана Эрьзю. Ведь они же гении… Родились и выросли на нашей присурской земле… Да, правдива русская послови-ца: «что имеем, не храним, потеряем плачем».

       Владимир Алатырцев охотно согласился выступить на нашем вечере.

       И, какой это был изумительный, яркий вечер, посвященный великому поэту нашей эпохи Владимиру Владимировичу Маяковскому, который состоялся в на-шем большом зале 12 апреля 1941 году. Сколько стихов наш гость прочитал, и все наизусть! Как говорил поэт: весомо, зримо. Маяковский воскрес прямо на наших глазах.

       Шквалом аплодисментов мы поблагодарили Владимира Алатырцева.

       Я всю жизнь вспоминаю этот незабываемый вечер.

       Кому только не рассказывал, когда встречал его произведения то ли в «Правде», то ли в других изданиях.

       Я знал, что он  с конца войны жил и работал в Латвии. Там же 1964 году умер…

       О нем мне рассказывал Александр Лукьянов – наш студент Алатырского периода, который также жил и работал на живописных берегах Даугавалини, в Риге. Лукьянов много раз приглашал меня к себе в гости. Но всё никак не находил я время.

       Лишь в 1975 году, когда я вплотную занялся изучением жизненного и твор-ческого  пути  своего  большого друга  Педера  Хузангая,  получил путевку в дом

творчества писателей имени Яна Райниса, поехал в Дубулты.

       В один из дней посетил Ригу. Познакомился с достопримечательностями ста-ринного города и потом направился на кладбище. Тут покоятся великие сыны и дочери Латвии. Я поклонился Яну Райнису, Вилли Лацису… Меня изумили боже-ственный памятник одному и бесподобный – другому.

       Под неизгладимым впечатлением от увиденного, медленными шагами дви-гался, как бы в глубь кладбища, и совсем – совсем близко от могилы Райниса, перед моими глазами показалась скромная могила с простым памятником сына далекого отсюда зеленого Засурья, поэта щедрого сердца Владимира Алатыр-цева.

       Захоронение было хорошо ухожено, утопало в пышных цветах, и я еще доба-вил, принесённые с собой огненно-красные гвоздики. Рядом с могилой стоят воз-несшиеся в небо стройные деревья, оберегая спокойный сон нашего друга, так рано покинувшего этот светлый растревоженный мир.

       Я не мог удержаться, достал из грудного кармана стихи нашего земляка и стал читать полушепотом для него, для себя:

 

                    Уже давно

                    Я стал своим началом:

                    Травой. Росой. Пылинкою земли.

                    Ведь с той поры,

                    Как сердце отстучало,

                    Десятилетья многие прошли,

                    Немало волн

                    К морям угнали реки,

                    Немало песен спели соловьи…

                    Как вам живётся

                    В двадцать первом веке,

                    Далёкие праправнуки мои?

                    …   …   …   …   …   …   …

 

                    Какие песни пишут вам поэты,

                    Что за дары берёте от земли,

                    Уносят, на какие вас планеты

                    Космические ваши корабли?

                    Ушла ли туча ядерной угрозы,

                    Чиста ль над вами неба синева?

                    Не любопытства праздные вопросы

                    Я задаю –

                    В них боль моя за вас.

 

       Лишь к концу ужина я возвратился в Дубулты. Сильно подействовавшее на моё воображение, пребывание у могилы Владимира Алатырцева, с юности знако-мого поэта с прекрасным и чистым сердцем, и незаурядным искристым талантом, я думал тогда, что никогда не выбьется из головы моей, что будет жить вместе со мной всю мою жизнь.

       Так и есть! Мы – его современники, уже изрядно убеленные сединой и не только с морщинками на коже, и, к сожалению, на жаль, на душе, всё же постигли золоченный алтарь двадцать первого века, по мере сил крепимся, бодримся и еще продолжаем жить  в нем, ясно помня, оставленные им последние душевные слова.

       Мы уверены, будут помнить его и наши внуки, правнуки и праправнуки, как предлагал он – изумительно светлый души наш певец.

       В 1971 году, в далеком и героическом Вьетнаме, я, совершенно случайно встретился с замечательным латвийским писателем Жанисом Гривою*. Познако-мились. Разговорились. Вдали от Родины каждый встречный, кажется, давним знакомым и родным человеком. Поэтому разговор между нами был искренним и душевным.

       – Я в то время работал заведующим литературной частью Латвийского госу-дарственного театра драмы, – начал Жанис, говоря о своих дружеских встречах с Владимиром Алатырцевым. – Он, по-моему, не пропускал ни одного нашего спек-такля, хотя постановки и были на латышском языке. Я написал несколько пьес. Из них он особенно ценил пьесу о Фредерико Гарсиа Лорко. Мне казалось, что поэт и воин, в какой-то степени – в хорошем смысле слова – завидовал,  что на мою до- лю выпала честь сражаться на высотах Гвадаррамы, на полях Андалусии, Эстре-мадуре в Серватесовской Испании. Я в литературу входил со стихами и прозой, можно сказать, одновременно. Стихи – моя любовь. Я с огромным удо-вольствием читал его стихи, появлявшиеся в печати и несколько раз даже в руко-писях, в союзе писателей… Обидно, умер молодым – всего-то пятьдесят шесть лет, кажется…

       В 1981 году, будучи последний раз в Дубултах,  вместе с супругой, хотели по-

____________      

       *      Грива Жанис (Фолманис Жанис Карлович) (1910 -1982),  поэт, советский писатель, драматург Латвии, участник Сопротивления в Испании.

посетить Жаниса Гриву, приглашение было еще во Вьетнаме, но в Союзе писате-лей сказали: «тяжело болен»…  Через год узнал прискорбную весть: Жанис Грива

умер. Должно быть похоронен на том же кладбище, в Риге, там, где покоятся Ян Райнис, Виллис Лацис, Владимир Алатырцев…

       Вот пишу эти строчки о Владимире Алатырцеве, а передо мной снова и снова встаёт образ моего любимого и родного учителя Федора Семеновича Быкова. Вспоминается родина художника – Кувакино и поэта – Семеновское… Они же себя считали земляками. И не обращали на разность возрастов, друг друга ценили и любили.

       И совсем непредвиденные обстоятельства отрывают их житейские дороги. Один – навсегда поселился в своем городе детства и юности, а другой уходит на большую войну…

       А война-то разыгралась не на шутку.

       С фронтов действующие армии добрых вестей нет.… Из нашей деревни, почти каждый день, всё новые и новые группы уходили в ряды Красной Армии. Призвали и того комбайнера, у которого я работал помощником. Уже без него мы справились с уборкой урожая. Распростился и я, в течение одного дня – это было 20 августа. По распоряжению Канашского райвоенкомата отправился в Чебокса-ры, чтобы взять там личную учётную карточку военнообязанного.

       Неожиданная встреча в поезде. Со мной в Чебоксары возвращался из коман-дировки, молодой и талантливый поэт Василий Юманка.* Забегая, далеко вперед скажу: я с ним встретился на Воронежском фронте, во время наступательной операции зимой 1945 года. К большому сожалению, он с войны не возвратился. И не могу сказать, когда и где воин и поэт, точно погиб.

       В Чебоксарах, в большущем здании, в котором хватало место для художест-венного, театрального и музыкального училищ, теперь обосновался эвакопункт. В классах размещались беженцы из Прибалтики: эстонцы, латвийцы и литовцы – семейные и одинокие – мужчины и женщины.

       В нашей угловой комнате, где мы жили – Миша Антонов, Георгий Александ-ров, Леша Трофимов, Николай Сидоров и я – были выходцы из Эстонии. Из них ________________

       *      Юманка Василий (псевд.), журналист,  поэт

один, оказывается скульптор. У него станок, глина, резцы всевозможные. Это я уже увидел, когда с их приглашения вошел в комнату.

       – … Ты чувашский мальчик?  –  обратился худощавый,  не молодой мужчина,

тот самый скульптор.

       – Чуваш, – отвечаю полуголосом, несмело.

       – А ну, дружок, садись вот сюда… Я сделаю твой портрет. Это интересно: чувашский мальчик!

       Согласился. Сижу так, как он попросил. Как мне показалось, примерно, через полчаса, может больше, я вижу, он нашел характерные черты моего лица. Но он продолжает лепить… Пришел я и во второй день.

       Хотя нам трудно было друг с другом обращаться; он очень плохо знал рус-ский язык, я немножко лучше, но то же трудно находил необходимые слова.

       Он мне дал вырезку из газеты «Правда». Там я прочитал выступление писательницы Ванды Василевской* и главное для него, сообщение о приезде в Москву эстонской делегации.

       – Мы – братья! Братья! – говорил скульптор, повторяя несколько раз.

       С того времени много воды утекло и в Балтику и в Волгу.… Забылось имя старого скульптора. Еще в «старое время» в редакции нашего журнала гостили эстонские журналисты. Они-то помогли мне выяснить, кто же это был тогда, в далеком 1941 году, в столице Чувашии. Установили: точное имя вдохновенного скульптора, лепившего чувашского мальчика, был Сана Мяэус.

       Единственно, что не удалось выяснить, нашим эстонским друзьям – сохрани-лась ли работа мастера или погибла?

       В 1942 году, меня призвали в армию и направили слушателем военного учи-лища, которое в то время находилось в городе Ижевске.

       Сколько мы уже успели намуштроваться, но в виде практики, что ли, нас по-вели в один из заводов. Оказались – у оружейников. Как оказалось, именно здесь, в течение трёх лет когда-то в дореволюционные годы трудился наш Федор Семе-нович. И, надо же, нашлись старожилы завода, хорошо помнившие его – очень порядочного, трудолюбивого мастера своего дела.

______________________

        *   Василевская Ванда Львовна (1905-1964), польская и советская  писательница, поэт, драматург, сценарист, общественный деятель. Трижды Лауреат Сталинской премии (1943, 1946, 1952).

       Эх! Был бы у меня адрес Федора Семеновича и написал ему, хотя бы, коро-тенькое письмо в треугольнике,  и передал бы от старых оружейников по привету.

Как бы обрадовался наш дорогой любимец! А он даже не знал, что кто-то из его бывших студентов может быть ходит по давнишним его следам в приуральском Ижевске и вместе с теми рабочими тепло вспоминают колдовского мастера гра-вюры.

       В 1943 году, находясь на излечении в госпитале, расположенном в нескольких землянках в основном бору под Воронежем, получил я, почти перед выпиской на фронт, совершенно бесценный подарок от одного раненого авиатехника – это самодельный штихель с треугольным сечением!

       Мой, один из лечащих врачей, кстати – киевлянин, капитан медицинской службы Горобец, Евгений Федорович, выявил среди всех больных искусного мастера, который запросто изготовлял из дюралевых кусочков симпатичные портсигары, притом, оформленные виньетками. Правда, не очень удачными.

       Капитан попросил меня на своей шкатулке, подаренной мастером сделать ему картинку: «Как охотник преследует зайчика».

       Честно говоря, я оторопел от предложения. Гравюра на дереве это да! Могу ли на металле? Тут я долго размышлял, как быть? И, неожиданно вспомнил рас-сказы Федора Семеновича и демонстрации им копии с работ «градыровальника» петровских времен Алексея Зубова…

       Что же – времени у меня было очень мало, взялся и может быть за два-три дня, сделал.

       Всем понравилась моя работа. Так я сделал еще пару вещей. А для себя портсигар и всё его оформление. На крышке вырезал овалом веночек, в нем, силуэтом автопортрет, под ним, на ленточке надпись «Петр», на дне основы –  слова к любимому от любимой девушки. Девушки из села Курщины Веры Зубковой, с кем я переписывался всю мою военную жизнь… На 30-летие Дня Победы получил от нее поздравительную телеграмму.

       Вышеназванный портсигар, как реликвия военных лет, теперь находится в Украинском национальном музее Великой Отечественной войны в городе Киеве.

       Штихель же, передал Алатырскому художественному музею, вместе с дру-гими экспонатами.

       В своё время в Киеве часто организовались выставки работ художников-фронтовиков. Тут хочу вспомнить только об одной выставке, с которой написала газета Киевского военного округа 11 июня 1970 года. Вот несколько строк из материала «Летопись ратного подвига»:

        «Есть такое выражение – когда гремят пушки, молчат музы, – сказал П.Н. Чичканов. – В войну я был арттехником. Ремонтировал в короткие сроки пушки под огнем. Думал так: на войне не до рисунков. Но вот однажды командир приказал мне при помощи стереотрубы нанести на лист бумаги передний край противника. Сделал я это, и знаете, не захотелось уже расставаться с карандашом…

         В рисунках предстает перед нами солдат – победитель, труженик войны, со своим характером, своими индивидуальными чертами. Таковы работы А. Иовлева «Боец М.Наливайко», П. Чичканова «Портрет гвардии старшины Рубцова» и другие…

         Кстати о лирике. Не обошли ее стороной и художники. Интересен цикл рисунков П. Чичканова «Фронтовая лирика». Художник как бы подчеркивает не очерствела за годы войны душа солдата, не чужды ему земные радости, заботы…»

       Была у меня и персональная выставка с вьетнамскими зарисовками в 1972 году, которая тепло тогда воспринята и прессой и зрителями.

       Окинув взглядом, вновь и вновь на прожитые годы, считаю огромным сча-стьем, что я побывал в героическом Вьетнаме, Италии, Франции, Венгрии, Германии, трижды в Туркменистане, на Мамаевом кургане, в городе первого салюта – Белгороде, трижды в Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Екатерин-бурге, Ялте, Коктебеле, Пицунде, Риге, Дубултах, Уфе и многих других памятных местах. Почти пять лет жил во Флоренции на Эльбе – Дрездене и Радебойле, бо-лее двух лет в чудесном и уютном городе Алатыре и живу свыше полувека в прекрасном городе на Днепре – Киеве, среди замечательных людей и друзей.

       А за свою долгую жизнь, с какими только выдающими людьми не встречался – военачальниками, писателями, художниками и артистами…

       Рассказы о них заняли б целые страницы.

       Перед завершением своих воспоминаний снова, хоть ненамного возвращаюсь

к военным годам.

       1944 год. Корреспонденты нашей армейской газеты «На разгром врага», после завершения весенних наступательных операций, начавшихся в районе под Терно-полем  в сторону Черновцы и на Прикарпатье, «разыскали» меня.

       Стояли мы в одном живописном селе на пополнении материальных и люд-ских ресурсов. В это время пришли  в наш полк радостные известия: что полку присвоено наименование Черновицкий и он награжден орденом Богдана Хмель-ницкого. Среди них гвардии старшина  Авак Антинян* и гвардии ефрейтор Алек-сандр Горев*¹ удостоились высокого звания Героя Советского Союза, а командир орудия старшина Иса Садыков ордена Ленина. В числе награжденных есть и моя фамилия. Меня отметили медалью «За отвагу» и присвоение звания «Гвардеец».

       Вдохновленный этими наградами, я решил для истории армии и полка сде-лать портреты героев и других особо отличавшихся бойцов и командиров во вре-мя зимних и весенних наступлений. Новый заместитель командира полка по поли-тической части гвардии капитан Томилин одобрил моё желание. И когда я нахо-дил свободное время шёл на батарею и делал портреты моих однополчан.

       В один из ни чем не примечательных дней, в полку появляются два коррес-пондента гвардии майор Фабиан Гарин*² и гвардии старший лейтенант Карл Куз-

нецов. Оба москвичи. Майора уже знаю. С ним познакомился еще зимой, под Казатином. Он писатель. Родом с Украины. Мы подружились. После войны, бывая в Москве, я обязательно проведывал его. Прожил он долгую жизнь – более 95 лет. Под конец жизни ослеп, лишился ноги. Когда я приходил к нему, он по голосу узнавал меня и радовался и говорил: «Ты мне привёз запах рiдноi Украiни и своей Чувашии!» 

       А на много раньше Фабиан Абрамович подарил мне свою новую книгу «Я любил их больше всех» и на титульном листе сделал надпись: «Замечательному художнику, но более замечательному человеку редкой душевности Чичканову П.Н. от автора». Подпись. «Москва, июнь 1976г.»

       А Кузнецов Карл Васильевич,  по военной службе оказался,  после войны,  в

___________

       *     Антинян Авак Вартанович, р. 1917, командир орудия 353-го гв. ист.- противотанк. арт. полка 8-го гв. мех. корпуса 1-й гв. танк. армии  1-го Украин. фронта. Отличился в боях за удержание плацдарма в р-не г. Ярослав (Польша) на левом берегу р. Сан. 24.7.1944. при отражении 3 контратак противника его расчёт подбил 6 танков, самоход. Орудие и уничтожил до взвода пехоты, 25.7 отбил 2 контратаки врага, нанеся ему значит. Урон. Звание ГСС присвоено 23.9.1944.  После войны жил в родном селе в Армении.

       *¹    Горев Алексей Ильич, (автор воспоминаний ошибся в его имени) р. 1922, наводчик орудия 353-го гв. ист.-противотанк. арт. полка 98-й гв. мех. корпуса 1-й гв. танк. армии 1-го Украин. фронта. Отличился в боях за удержание плацдарма на левом берегу р. Сан в р-не г. Ярослав (Польша)  23-25.1944. Артиллеристы отразили 5 ожесточенных контратак танков и пехоты противника. Расчёт орудия уничтожил 8 танков, подбил штурм. орудие. Звание ГСС присвоено 23.9.1944. После войны жил в Ленинграде

           *²   Гари Фабиан Абрамович (1895-1990), писатель, журналист, член СП СССР с 1957.         

Симферополе и так там остался на всю жизнь.

       Вот они-то, под честное слово, взяли мои рисунки и, действительно, изредка, начали печатать их в газете. А однажды, это было уже перед самой переброской нас на новое место – на Магнушевский плацдарм, 23 ноября 1944 года на второй странице армейской газеты «На разгром врага», появляется небольшая заметка с броским заголовком «Художник – фронтовик» и два рисунка. Заметку написал художник газеты гвардии старший лейтенант Александр Вязников – родом из города Лубны с Полтавщины. Автор писал:

       «Часы досуга офицера артиллериста тов. Чичканова заняты его любимым делом – рисованием. Своё творчество гвардии техник-лейтенант Чичканов посвящает героям-артиллеристам, их боевым делам. В нашей газете были опубликованы портреты знатных артиллеристов Героев Советского Союза гвардии ефрейтора тов. Горева, гвардии старшины тов. Антыняна. Сегодня мы публикуем зарисовки т. Чичканова, сделанные во время последних наступательных боев. «Славно поработали» – так назвал он серию своих рисунков, посвященную боевым делам артиллеристов ПТО. В прошлом он художник-гравер. Тов. Чичканов свою работу выполняет с особой тщательностью и добросове-стностью.

        На рисунках: 1.  Противотанковый артиллерийский расчет на огневом рубеже. 2.  Артиллеристы у подбитого немецкого танка».

 

       В той же газете от 28 октября 1945 года, уже после войны, А.Вязников пишет:

 

«Наши красноармейские художники».

 

       «Работы красноармейских художников гвардии красноармейца С. Беляева и гвардии техника-лейтенанта П. Чичканова уже публиковалось на страницах нашей газеты. Здесь помещаются новые работы этих художников – «Городская площадь» – художника Беляева (из серии карандашных зарисовок г. Дрездена). Справа – «Письмо», гравюра П. Чичканова на дереве. Обе эти иллюстрации говорят о возросшем мастерстве наших художников, работающих в разных областях изобразительного искусства».

 

       Буквально в эти же дни политотдел армии штаба управления Командующего артиллерией перевёл меня в редакцию по составлению истории армии. Как художник я стал заниматься выполнением рисунков, различных оформлений, фотомонтажей и т.д.

       Однажды, работая в редакции, со мной произошло необыкновенное происше-

ствие. К нам в армию приехал Маршал Советского Союза Георгий Констан-тинович Жуков, как кандидат в депутаты Верховного Совета СССР.

       Встреча с трижды Героем должна была состояться в доме офицеров нашего гарнизона. Я обращаюсь к редактору нашей редакции гвардии подполковнику Павлу Лавровичу Павловцеву, чтобы он добился разрешения исполнить рисунок-портрет или сфотографировать для истории армии… Редактор был категорически против. Сколько я не умолял – не удалось уломать.

       Вдруг осенила мысль – обратиться к начальнику политотдела армии гвардии генерал-майору Алексею Георгиевичу Журавлеву. Добро я получил тут же!

       Настал вечер встречи. Я, вооружившись альбомчиком, карандашами и фото-аппаратом пришел в дом офицеров. Обратился к одному из офицеров охраны Маршала, и он разрешил мне и рисовать и фотографировать, только без вспышки…

       – Есть!..

       Я с ходу приступил к наброску. Маршал сидел за столом на сцене, если от меня, то на левой стороне. С правой стороны от Маршала разместился командую-щий нашей армией гвардии генерал-полковник Катуков, Михаил Ефимович,* кро-

ме них за их спиной сидит весь наш генералитет и три офицера со знамёнами в почётном карауле. Открыл вечер-встречу с кандидатом в депутаты, с коротким выступлением начальник политотдела. За ним на трибуну вышел доверенное лицо. Он долго говорил о Маршале, наверное, рассказывал всю его биографию…

       А я вдруг своими мыслями перекинулся в далекий 1939 год, в тихий и уют-ный городок Алатырь. Короткая перемена на уроке гравюры. С нами Федор Семе- нович. Откуда-то возникает разговор о войне с японскими милитаристами у реки Халхин-Гол. Кажется, студент Борис Зенкевич – он у нас один удостоился значка Осоавиахима, с уважением говорит о комкоре Жукове,  который являлся команду-

ющим. Пока называл его без имени и отчеству – только комкор Жуков! Наверное, он ещё не знал….

       Думал ли я тогда, что когда-нибудь встречу этого легендарного военачальни-ка и буду стоять от него всего-то в двух-трёх шагах?!

________________

       *    Катуков М.И. (1900-1976), генерал-полковник, командующий 1-й танковой армией 1-го Украин. фронта, Маршал бронетанковых войск (с 1959), звание дважды ГСС присвоено 23.09.1944 и 6.4.1945.

        Правда однажды, ещё до данной встречи, произошёл случай на шоссе между пунктами Обоянь и Белгородом. Группа начальственных легковых машин,  сопро-вождаемые бронемашинами, остановилась у села Яковлевка и вышедшие из них офицеры и генералы, образовав группу, что-то решали и беседовали, и вскоре в сторону Белгорода направилась часть машин, а другая часть – на Обоянь. Со мной находились тогда автотехник дивизиона гвардии лейтенант Алексей Сухов, хоро-ший товарищ и воин, родом из Елабуги и лейтенант Прокофий Черняев – он тут свой, в каком бы селе не был. Родился здесь на Белгородщине, а до войны жил в Белгороде.

       – Так, кого мы видели? – спросил с хитринкой на лице Сухов.

       – Трудно сказать.… Один мне показался был генерал Турбин.*

       – Помните, он не так давно был у нас в дивизионе? – сказал Черняев. Я молчал. Хотя я подумал, на большого военачальника…     

       – Вот тот, коренастый, невысокого роста, возле которого все хотели быть – это же Жуков, герой Ленинграда, герой Подмосковья и Сталинграда – Жуков Георгий Константинович! – выпалил наш Сухов.

       Да, это был Жуков. Но мы его видели издали. Это было до боев на Курской дуге….

       Прокатилась, одна за другой, волна бурных аплодисментов. Чувствую, дове-ренное лицо завершает свой рассказ. Вот-вот маршал направится к трибуне.

       Я спешно ставлю фотоаппарат на треножник…

       Через минуту-две  Маршал подошел к трибуне. Открытое крупное и волевое лицо. Глаза зоркие. Крепкий нос и подбородок. Статен. Мощные руки. Да невы-сокого роста.

       – Товарищ Маршал Советского Союза! Разрешите Вас сфотографировать для истории нашей армии? – обратился я, довольно-таки смело.

       Разрешение получил, с полуулыбкой на широком лице и при этом было ска-зано Маршалом несколько слов, но этих-то слов теперь восстановить в памяти уже не могу, да и выдумывать не хочу, ведь от той незабываемой встречи прошло

______________

        *    Турбин Дмитрий Иванович (1903-1944), генерал-лейтенант, зам. командующего армией по артиллерии.

Звание ГСС  присвоено 7.4.1940.   

уже больше полувека. Фотоснимки я тогда сделал и отдал гвардии подполковнику Павловцеву для истории армии.

       – Ах, смельчак – не пустяк! Молодец, что сфотографировал… – сказал Павел Лаврович.

       Я-то ожидал, что он меня пропесочит основательно. Ан, нет…

       Прошли годы. Один из своих вариантов портрета Маршала подарил Украин-скому национальному музею Великой Отечественной войны. А на одной из встреч с ветеранами 1-й гвардейской Краснознаменной танковой армии, в Москве, я подарил фото с Маршалом Алексею Георгиевичу Журавлеву – вечному генерал-майору, как мы его в шутку всегда называли. Он очень обрадовался. И на своей книге воспоминаний «Крепче брони» с искренними чувствами написал такие слова: «На память однополчанину в годы Отечественной войны тов. Чичканову Петру Николаевичу. 25 мая 1985г.», подпись – «Журавлев».

       И еще о Жукове – только о другом Жукове – «командующем» военным ху-дожниками студии имени Митрофана Грекова.

       Когда работа по составлении истории армии в основном была завершена, меня перебросили в редакцию армейской газеты «Сталинская гвардия», уже новое переименованное её название.

       – А вы знаете, кто был нашим первым художником, еще с 1941 года? – спро-сил у меня редактор газеты гвардии подполковник Петр Иванович Нефедьев. – Сам Жуков, Николай Николаевич – лауреат Сталинской премии и народный художник!

       Я с радостью работаю в газете. Делаю гравюры, рисунки, пишу корреспон-денции, рецензии на кинофильмы, знакомлю войнов с творчеством Кукрыниксов, И. Репина, Веры Мухиной и др.

       В технике гравюры я сделал множество портретов: В. Белинского, В. Маяков-ского, А. Фадеева, К. Симонова, Т. Шевченко, заслуженной артистки Казахской ССР Лидии Атманаки, плакат «Женщины Родины», жанровую картинку «В окоп пришла почта», «В бою» (автопортрет), «На улицах Берлина» (автопортрет), «Василий Тёркин и другие.*

_______________

        *     Часть сохранившихся клише и оттисков ныне находятся в фонде Алатырского художественного музея.

       В 1957 году, по командировке Украинского республиканского журнала «Украiна» я направился в Москву, в студию военных художников имени Митро-фана Грекова. Моей задачей были организовать для нескольких публикаций в журнале и репродукций работ грековцев к юбилею Советской Армии и Военно-Морского флота, а также произведения Н. Жукова на Ленинские темы.

       Тогда-то я познакомился со многими известными мастерами кисти и посетил, в частности: Ф. Усыпенко, П. Жигимонта, М. Самсонова, В. Дмитриевского, П. Баранова, А. Интозарова (второй раз, первый раз еще в Дрездене, в конце сороко-вых годов), И. Евстигнеева и других, а также самого Николая Николаевича – у него дома на Дрогомиловской набережной, совсем близко от Киевского вокзала.

       Художнику нездоровилось. Он был весь тепло укутанным. И, когда ему рас-сказал, что мне посчастливилось служить в редакции газеты, в которой он начал свою фронтовую жизнь, он как бы вылечился, на его лице засветились искорки радости, стал с радостью расспрашивать то про одного, то про другого…

       – Альбина Феликсовна! У нас гость, дорогой, приехал из Украины, наш однополчанин.… Знает Петра Ивановича Нефедьева, Фабиана Гарина, Журавлева, Исполатовского, Кривцова, Умывакина.… Надо принять его хорошо. «Стенолаз» найдется?  – сказал он, обращаясь к жене, только что вернувшейся из города.

       Живо поинтересовался Николай Николаевич, каким был мой путь в изобрази-тельное искусство. Я признался, что он весьма скромен. Но он похвалил, что занимаюсь гравюрой. Весьма лестно отозвался про Федора Семеновича Быкова. Оказывается, он хорошо знает его по замечательным работам к горьковской книге «Детство».

       – Классические творения. Будут жить в веках, – сказал он.

       Говорят, знаменитый Михаил Нестеров сказал в своё время молодому Павлу Корину, как бы шутя: «Смотри, Корин, если не напишешь картину, я тебе с того света грозить стану».

       Вот и кажется мне иной раз, Федор Семенович является с того света и грозит мне, что забросил я гравюру, как безумно был влюблен когда-то в неё!

       Андрею Демидову, Алексею Трофимову, Нинель Ургалкиной, Алексею Григорьеву, Николаю Овчинникову, Петру Сизову, Николаю Головченко и ряду другим деятелям отечественной культуры приношу огромное спасибо за то, что они каждый в разное время сказали доброе слово, слово любви чародею гравюры Федору Семеновичу Быкову. Тем самым они золотыми буквами вписали на стра-ницах истории его незабываемое имя.

       Нинель Александровна Ургалкина – кандидат искусствоведения, заслужен-ный работник культуры Чувашии, лауреат премии Союза журналистов Чувашии имени С.В. Эльгера, человек исключительной доброты и очарования, выступая как-то в газете «Советская Чувашия» по случаю 90-летия со дня рождения Федора Семеновича Быкова в 1975 году подняла вопрос, что Чебоксарское художествен-ное училище должно носить яркое имя своего основателя. Прошли годы после её доброй и душевной инициативы, но никаких решений, ни на каком уровне не предпринимались и вряд ли они будут!? В этом косность и недальновидность чиновничества нашей республики!

       Федор Семенович Быков своей жизнью, своим лучезарным творчеством, сво-

им подвижничеством, титаническим бескорыстием и трудом ради достижения цели, в деле воспитания молодежи высокому искусству целиком заслужил это.      

       Прошедшие десятилетия доказали огромную значимость исторического факта появления на алатырской земле и последующего существования художественно-граверного училища, заложившего базу не только чувашского изобразительного искусства, но и оказало огромное влияние и внесло определённый вклад на развитие послевоенного искусства во многих регионах России ушедшего столе-тия. Стоит лишь перечислить имена более десятка талантливых художников, чья жизнь была связана с тихим и уютным, милым  и небольшим городком – Ала-тырь. Эту миссию достойно несло и ныне продолжает Чебоксарское художест-венное училище.

       Об этом ярко свидетельствует и трогательное письмо заслуженного деятеля искусств России Д.С. Моора,* присланное еще в 1935 году на заре основания школы:

       «Те работы, которые мне были показаны Вами, заставляют меня сказать Вам несколько слов, во-первых, радости за сам молодежный человеческий материал, который дает возможность в некоторых из них угадывать очень способных художников, а,  во-вто-

_____________

       *      Моор Дмитрий Стахеевич ( псевд., наст. фамилия Орлов) (1883-1946), советский график,  художник-карикатурист, основоположник советского политического плаката, заслуженный деятель искусств РСФСР.      

рых, удовлетворения и гордости потому, что начато такое культурное дело, как Ваша

 школа.… И существование в городе Алатыре такой школы, как руководимая Вами, и методом Вашей работы, которые в очень короткий срок дали чрезвычайно большие результаты, доставляют мне, как советскому художнику, большую радость. Желаю Вашему детищу развития, а Вам сил и уверенности в том, что Вы делаете большое культурное дело».

       Ведь и это письмо тянуло нас, в далекие тридцатые и сороковые годы, в Алатырь, к Федору Семеновичу Быкову…

       Слава ему, вечная!  

Вместо послесловия

 

       1941 год, 22 июня, воскресенье. Дождливое приволжское утро.

       Мы – Нюша Калмыкова и ее новая подруга Ира, страстно желающая посту-пить осенью в наше художественное училище, и я выехали в Канаш, а девчата до Алатыря. Им нужно еще пересесть на другой поезд.

       На Чебоксарской станции нас провожали Лешка Трофимов, Саша Родионов и очаровательная Василиса Алексеева, которой большие театралы пророчили великое имя: «Чувашская Ермолова»…

       В Канаше, куда мы прибыли в середине дня, встретила нас страшная  весть: началась война, немцы бомбили Киев, Житомир, Севастополь, Минск…

       Надо же, вчера, как будто мы почувствовали, что-то может произойти, попро-щались со всеми ребятами и девочками особенно трогательно и грустно.

       Это даже заметили наши преподаватели Никита Кузьмич Сверчков* и Моисей Спиридонов.*¹

       – Побудите у мамы и папы, пару месяцев и в Союзную, 5. Двери будут всегда открыты…

       Мне же они предложили поехать в их родное село Яншихово-Норваши, на этюды. Я им когда-то рассказывал, что их замечательный земляк, Семен Фомин (Хумма Çеменĕ),*² в свое время гостил в нашей деревне почти месяц и написал

_____________________

       *     Сверчков Н.К. (1891-1985), живописец, график, член СХ СССР с 1934. Народный художник Чуваш. АССР, заслуженный деятель искусств РСФСР.

          *¹    Спиридонов М.С. (1890-1981), живописец, график, член СХ СССР с 1934. Заслуженный деятель искусств РСФСР, народный художникЧуваш. АССР.

       *²   Фомин Семен Фомич (1903-1936), писатель, переводчик, один из зачинателей чувашской советской литературы

душевное произведение.

       Накануне же, в редакции молодежной газеты я попрощался с Кестюком Кольцовым и Максимом Ястраном.* Кестюк просил передать горячий салам Римме Кировой – известной журналистике Канашского района. Сказал, как же так, ты не знаешь – она вышла замуж за твоего земляка?..

       Но я её увидел уже только после войны. Привет, конечно, передал, а Кольцо-ва в живых уже не было. Он погиб в 1943 году, на Карельской земле. Погиб и ее муж, наш односельчанин…

       Повезло мне на Родионовых. Попрощался еще с двумя Родионовым – Леони-дом Никаноровичем,*¹   режиссером чувашского драматического театра и Викто-ром*² – одним из ближайших друзей по Чебоксарам. Он учился в музыкальном училище, по классу виолончели. Сочинял песни на мои стихи. А я ему, по мелочи, награвировал гравюры.

       Шло время, музыку он забросил, стал драматическим артистом, да не рядо-вым, а народным артистом Чувашии и России. Жаль, смерть вырвала его из на-ших рядов – живого, жизнерадостного деятеля сценического искусства. 

       Витя Родионов, очень переживал, что я ему не отдал свои гравюры (ныне передам в музей города своей юности – П.Ч.)

       – Не до конца же сделал, вот, доведу до кондиции, привезу в Чебоксары и подарю, в торжественной обстановке! – сказал ему чистосердечно.

       И, что же, в конце-то концов? Уже после войны, сколько раз встречались мы друг с другом, ни он, ни полслова, ни я про эти гравюры не вспоминали. Очень жаль. Его давно нет среди нас, а гравюры и рисуночки есть!..

       … Стоим мы вчерашние чебоксарцы на перроне канашской станции и не знаем – о чем теперь говорить. Только не дыша, слушаем тревожный гул большой станции.

       А поезда идут, идут – все на Запад. Неужели на войну?      

_____________

 

       *   Ястран ( псевд., наст. фам. Григорьев) Максим Григорьевич (1916-1942), поэт, журналист, член СП СССР с 1962 (посмертно). Работал в редакциях газет «Пионер çасси», «Çамрăк большевик», «Чăваш коммуни» и др.

         *¹     Родионов Л.Н (1915-1993), актёр, режиссер, драматург, член СП СССР с 1962. Заслуженный деятель искусств Чуваш. АССР и РСФСР, народный артист Чуваш АССР, лауреат Государственной премии РСФСР им. К. Станиславского.  

       *²    Родионов Виктор Иосифович (1924-1987), актёр Чуваш. драм. театра. Заслуженный артист РСФСР, народный артист Чуваш. АССР и РСФСР.                                                                         

       Что ждет нас впереди – завтра, послезавтра?

       Наконец-то пришел, со стороны Казани, Алатырский поезд. Мы все трое крепко поцеловались, надеясь, это не последний раз.

       Прозвучал пылающий на солнце станционный бронзовый колокол, растрево-живши наши юные сердца, следом паровозный гудок оглушил уши.

       Я все же успел сказать девчатам:

       – Милые мои, приедете в Алатырь, сходите к родному Дому на Троицкой и поклонитесь нашим Пенатам имени Федора Семеновича Быкова, в котором мы поклялись волшебной гравюре в изобразительном искусстве и сделали в ней первые шаги!.. 

 

Киев, январь 2000 – май 2002                                                         

   Петр Чичканов,

                                                                          бывший студент Алатырского 

                                                                          художественного–граверного училища.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

        Рукопись подготовил к печати, внес коррективы и комментарий директор Алатырского художественного музея – Николай Головченко. 2009 год.

 

 

 

 

 

 

Краткая справка

 

                          

Чичканов Петр Николаевич (род. 7 июля 1922 г.  деревня  Яманово, Канашского

района, Чувашия. – умер 2008г., г. Киев),

бывший студент Алатырского художественно-граверного училища, 1937-1941гг.

главный художник журнала «Украiна» Киев,

заслуженный работник культуры Украины,

заслуженный художник и народный академик Чувашии,

писатель,

гвардии подполковник в отставке,

участник Великой Отечественной войны,

кавалер орденов и медалей.

 

Адрес: 03150. Украина.

гор.Киев-150.

Анри Барбюса,56,кв.7.

тел.268-54-86 П.Чичканов.